Болшевцы - [9]

Если ехать от Болшева до Москвы поездом, то это занимает не больше получаса времени.

Затем предстояло решить нелегкую задачу — каким образом добиться того, чтобы первые пришедшие в коммуну уже встретили там известный установившийся распорядок коллективной жизни.

Погребинский надумал переселить в Болшево сначала один из детских домов, дать воспитанникам несколько обжиться там, а затем привезти к ним партию воров из тюрем. Он облюбовал коммуну малолетних правонарушителей имени Розы Люксембург. Возглавлял ее Федор Григорьевич Мелихов — энергичный, седоусый мужчина с крупным педагогическим стажем и опытом. Как у многих старых педагогов, у него были недостатки, но этот честный специалист подкупал верностью и большой любовью к своему делу.

Мелихов согласился заведывать новой объединенной коммуной, но ему нужно было дать помощника.

Хотелось отыскать такого молодого работника, который, будучи свободным от педагогических предрассудков прошлого, мог бы в то же время усвоить лучшие стороны опыта Мелихова. Найти второго кандидата оказалось несравненно труднее.

Вечером, когда Погребинский сидел дома, в дверь постучали.

— Москва — ив самом деле большая деревня, — сказал тенорком вошедший посетитель. — Целый день бродил, насилу попал к тебе, Матвей. Что такой злой? После пятилетней разлуки надо бы, кажется, поласковее встретить.

По количеству и остроте воспоминаний, связанных у Погребинского с неожиданным гостем, последний и на самом деле заслуживал радушного приема. Он совсем не изменился: все таким же клинышком носит каштановую бородку, на нем, как и прежде, красноармейская гимнастерка и фуражка. Когда на одном важном участке Восточного фронта, где был Погребинский, тиф начал косить последнюю боеспособную красноармейскую часть — батальон особого отдела, — именно этот человек, беспартийный врач Сергей Петрович Богословский, спас положение. Не имея достаточного персонала и медикаментов, он все же сумел переломить эпидемию, проведя много суток без сна, в нетопленных тифозных бараках.

Сейчас он ходил вокруг Погребинского мягко и почти неслышно. Его задушевный голос и плавные, округлые жесты могли внести спокойствие в самую нервную обстановку.

— Рад, сильно рад, — озабоченно говорил Погребинский. — Вот поставлю чайник. Попьем чайку, былое вспомним. Подай-ка спички. Воры тут у меня, Сергей, завелись.

— Что-то я не понимаю.

— И я не все понимал сначала… Недавно всю ночь ходил по Москве, — я теперь часто хожу. Насмотрелся. Сколько хороших ребятишек пропадает. Первостепенное, важнейшее начинаем дело.

— Какое дело, Матвей?

Хозяину казалось, что его должны понимать с полуслова.

Впрочем, Богословский давно знал его, знал, что последовательный рассказ впереди.

— Видишь, поручили мне организовать коммуну для исправления молодых воров. Дело невиданное в мире, — начал Погребинский.

Богословский слушал, задерживая дыхание. Иногда, не утерпев, он шептал:

— Это — да, вот это замахнулись!

— Нужного работника не могу найти, — огорченно заключил Погребинский и помрачнел.

Богословский понял, что бывший его фронтовой начальник, лучший товарищ, помогавший ему определить политические убеждения, находится в трудном положении, может быть, не менее трудном, чем тогда на фронте, во время эпидемии.

Сергей Петрович расчувствовался. Он положил руку на колено Погребинского:

— Право, Матвей, ты не грустил бы. Если возникли такие высокие мысли, значит, найдутся и люди. Для такого дела многие себя не пожалеют.

Получив образование на гроши, бегая по урокам, Богословский впитал еще в юности лучшую часть взглядов передовой интеллигенции. Революция заставила многое пересмотреть, научила видеть классовую борьбу. Идея трудового перевоспитания социально-вредных людей захватила его не только смелостью, но и глубокой человечностью.

Он продолжал повторять:

— Найдутся люди, найдутся!

Погребинский вдруг быстро и внимательно взглянул на него:

— Между прочим, ты где сейчас?

— В уездном городке, километров тысячу отсюда.

— Лечишь?

— Да, врачую.

— И такой же все, как прежде?

— То есть?

— Ну, по ночам дежуришь, стонешь вместо больного, лишь бы ему легче стало? И по-прежнему тебя любят? — допытывался Погребинский.

— Да брось, вот еще… Погребинский встал, протянул руку:

— Ударили?

— Это на какую тему?

— Идем ко мне в коммуну работать!

— Да ты смеешься?

— Ничуть.

— Какой из меня педагог! Я оскандалюсь в первый же день.

— Научишься… Я тоже учусь.

У Богословского заметно дрогнули губы:

— Матвей, ты видишь сам, как затронуло меня это начинание. Знаешь, как я могу увлечься делом… А вдруг провалюсь?

— Что мы с тобой первый день знакомы? Вместе ведь будем работать.

Богословский смотрел, как за окном на дворе несколько рабочих, выстроясь шеренгой, тащили на плечах двутавровую балку. Они сгибались под ее тяжестью и шагали враз, медленно, чтобы сохранить равновесие. Сергея Петровича невольно захватило их напряжение. Когда ноша, дружно сброшенная с плеч, загрохотала на камнях, у него вырвался облегченный вздох, точно и сам он освободился от тяжкого груза.

— Ждал я чего-то необыкновенного от нашей встречи. Вот и сбылось. Ну, чем я буду полезен в коммуне? Разве хворь какую лечить?