Больше никогда не спать - [16]

Когда он не читает, он задумчиво смотрит в одну точку и жуёт что-то за щекой. На левой руке у него тоже какая-то татуировка, я не могу разглядеть, что именно. Рука соскальзывает с книжки. Это простенький голландский учебник английского.

— Вы тоже едете в Тромсё? — спрашиваю я.

— Ты голландец?

— А что, разве непохоже?

— По делам, конечно.

— Да нет. Мне нужно потом ещё дальше на север, у меня там родственники.

Я говорю это прежде, чем успеваю что-нибудь подумать; врать мне ничуть не приятнее, чем объяснять ему, что же я на самом деле собираюсь делать на Севере.

— Вы в плавание? — поспешно задаю я вопрос.

— Да, должен заменить в Тромсё одного кока, который сбежал с корабля. Терпеть не могу сидеть в самолёте. Но пароходство, оно этим не интересуется.

Он снова переворачивает книжку, текстом вверх.

— Трудный язык этот английский. Ты понимаешь, что здесь написано?

Он указывает мне на предложение, которое звучит так: «Does Alfred go to the races? No, he doesn't».

— Почему они это так написали, — спрашивает он, — что он там делает?

— Это просто такая манера говорить, — пробую я объяснить. — Если англичане хотят о чем-нибудь спросить, они говорят не: «Ходит ли Альфред на скачки?», а: «Делает ли Альфред ходить на скачки?».

— Но это же просто ерунда какая-то!

— Ничего не поделаешь, такой язык. Понимаете, когда англичане задают вопрос, они сначала спрашивают о том, делаете ли вы что-нибудь, а потом уточняют, что именно, в инфинитиве.

«В инфинитиве»! Я сразу же закусываю губу. Неужели я даже самых простых вещей не могу объяснить без того, чтобы показаться педантом?

— Ну да, всё ясно, — говорит он. — Ты в этом разбираешься. Эксперт.

— Do you smoke, — продолжаю я (в конце концов, он сам напросился), — do you smoke, делаешь ли ты курить, но они подразумевают, куришь ли ты.

— А вот и неправильно, — отвечает он. — Они говорят: «Have a smoke».

Одновременно он достаёт пачку North State и держит её у меня перед носом. Я беру сигарету и закуриваю.

— North State, — поясняет он. — Здесь в Норвегии это называется South State.

— Правда?

— You do smoke, I not smoke. I жую табак.

Я улыбаюсь.

— Жевать табак, — спрашивает он, — как это будет по-английски?

Всё-то я знаю, только аэрофотоснимков у меня нет.

— To chew tobacco, — отвечаю я.

— Ту чу то-бэ-ко, — повторяет он, — сделай доброе дело, запиши мне это где-нибудь.

Сначала по-английски, потом в фонетической транскрипции, я записываю.

— Сразу видно, что ты много чему учился, — говорит моряк. — Если бы я знал хотя бы половину того, что ты, то я бы сейчас не сидел тут по приказу пароходства. Тогда бы я уж как-нибудь устроился так, чтобы меня не гоняли чёрт знает куда. Жил бы, где хочу. Мне эти мысли иногда спать не дают, честное слово. Если бы только в своё время у меня была возможность учиться…

Он опять смотрит в свою книжку. Листает. Постоянно задаёт вопросы. Жажда знаний.

Всё, что я ему отвечаю, я знаю так давно, что уже много лет это не приносило мне никакой радости. Но снимков у меня нет, и теперь за ними уже больше некуда обращаться.

Моряк всё больше и больше восхищается моими познаниями. Моя подавленность потихоньку улетучивается. В первый раз в жизни владение английским языком переполняет меня гордостью.

Он успокаивается только вручив мне в подарок все свои сигареты. Но когда стюардесса объявляет в микрофон, что мы идём на посадку, я вдруг вспоминаю, что забыл купить в Тронхейме рулетку.

11

По дороге на север, точно так же, как оскудевает растительность, деревья растут реже и сами они меньше, так и городские дома становятся всё ниже, и посёлки всё более разбросаны. Закон такой? Может быть, а может, и нет. Мне-то не всё ли равно?

Я поеду дальше только завтра, и, кроме как открывать для себя подобные истины, делать мне пока больше нечего.

Наступление вечера в Тромсё почти незаметно. Здесь в это время года вообще никогда не темнеет. Царство незаходящего солнца: подходящая фраза для надписи на открытке, которую надо бы послать матери.

Я иду по улице между деревянных домов, покрашенных в голубой цвет. Светит солнце, не выходной и не праздник, и всё-таки никто не работает, потому что время — половина одиннадцатого. Народ слоняется по улицам, спать ещё явно никто не хочет. Парни выглядят точь-в-точь как в голландских провинциальных городках и вертятся вокруг такого же типа девиц, причёсывающихся прямо на ходу. Только мороженое они едят из огромных рожков, гораздо больших, чем у нас. Машин почти нет. Почти нереальный звуковой фон, в котором преобладают шаги.

Сувенирный магазин, где продают оленьи кожи, традиционную одежду лопарей, оленьи рога, покрывала, похожие на лодки сани, открытки с изображениями лопарских семей, медвежьи шкуры. У входа на улице — чучело белого медведя. Все прохожие подходят его погладить, я тоже. Отец сажает на него маленького сына и фотографирует.

Скобяная лавка закрыта. Надо бы не забыть, где она находится. Завтра утром зайти и купить рулетку. Запомнить расположение лавки нетрудно — это на площади, выходящей прямо к морю.

Посреди площади стоит большой бронзовый памятник: полярник на прямоугольном пьедестале. Сначала я вижу его со спины. Кто это? Я обхожу памятник и читаю надпись на пьедестале: