Большая Земля - [2]

Только один раз ему удалось поймать момент. Он мне показывал.

В ампулочке всего несколько капель, но он говорит, что этим количеством гормона… Ну, ты все равно не поверишь.

— Хорошо, но что же будет дальше, если все это правда?

— Дальше? Не… знаю. Пока он проделывает опыты только над кошками, но возможно…

Профессор встал и, театрально запахнув полы халата, выступил на середину комнаты;

— Эллен! Ты знаешь, что я тебе желаю добра. Мой долг тебя предостеречь. Слушай: оставь мысль о Дэвисе. Какой он тебе муж? Выпьет по ошибке этой минима-отравы, и будет у тебя спутник жизни — карлик… Ха-ха, на руках, что ли, будешь его носить? И вообще я ничего хорошего от этого брака не предвижу. Связать свою жизнь с маньяком-ученым! Сама говоришь, что он не выходит неделями из мастерских и лабораторий. И затем, на кого он похож? Молод, а голова наполовину седая…

Эллен тоже поднялась. Лицо ее стало серьезным и холодным.

— Не будем больше об этом говорить, папа. Ты меня знаешь. Я люблю Дэвиса и…

— Ну-ну — не сердись. Я для тебя же. Делай, как знаешь.

Профессор отошел к камину и остановился, старчески сгорбившись. Эллен стало жаль его. Она подошла и поцеловала отца в щеку.

— Спокойной ночи. Ты, наверно, утомился. Ложись спать.

Хлорал подействовал скоро.

Засыпая, профессор еще раз подумал:

«Черт возьми! Человек ростом в три сантиметра!..»

2 Тысячная секунды

Дэвис не спит. Это уже третья бессонная ночь. Голова горит, мысли обострены. Тело стало легким и как будто чужим.

Не отрываясь, смотрит он на маленький гальванометр. Стрелка качается ровными размахами. Каждый раз, когда она доходит до середины своего пути, в глазах Дэвиса вспыхивает и тотчас угасает огонек.

Ученый ловит момент. Бесчисленное количество раз проделывает он этот трудный синтез, и все неудачно. Дэвису кажется, что уже сотни лет пронеслись над хрустальным столиком, и вместе со временем остановился на блестящей маленькой колбе и застыл его взор. А может быть, наоборот: время сошло с ума и мчится как бешеное?

Дэвис не знает…

Изредка он отходит от стола и выпивает небольшую мензурку мутной жидкости. Это простой коктейль на виски. Если бы не алкоголь — сумасшествие или неодолимый сон навалились бы и скрутили этого крепкого человека. Но он пьет. Пьет маленькими дозами, но непрерывно. Ему не хочется спать. Он уже предчувствует наступление того похожего на экстаз момента, когда психическая деятельность достигает высшей своей остроты. О, тогда он, наконец-то, добьется своего!

— Одна тысячная секунды… Это — неизмеримо малое мгновение. Поймать, ощутить его, этот атом времени… Ах, как грубы для этого наши чувства!

Напрасно Дэвис сотни раз нажимает эбонитовый рубильник, стараясь поймать одно из известных ему положений стрелки.

Розовый раствор в колбе остается прозрачным. Воспаленный взор Дэвиса ищет и не находит в нем желанного бурого осадка. Он почти неуловим, этот загадочный минима-гормон…

Проходит час. Тихо. Слышно лишь мерное капанье воды в умывальнике. Это — единственный показатель скорости времени.

Дэвис встает, потягивается и нажимает кнопку звонка. На его зов тотчас является старый слуга. Он спит под самым звонком и всегда хорошо знает, зачем зовет его странный хозяин.

— Принесите еще содовой и виски… Приготовьте, как всегда.

Жадно выпив сразу две мензурки смеси, Дэвис откидывает назад свои густые, начинающие седеть волосы и снова садится к аппарату.

«Если сегодня, — мелькает мысль, — мне удастся поймать момент, — то в моем распоряжении будет целых три грамма чистейшего минима-гормона. Только бы не уснуть!.. Ах, как болит голова! Внимание, внимание…»

Пристальный взор впивается в белый кружок аппарата. Но мысли разбегаются, обгоняют время, свиваются диковинными узорами. Дэвис пустым взглядом смотрит куда-то сквозь стены, забыв, где он и что делает. Их много, этих мыслей, юрких, как змеи, ядовитых и скользких! Они живут самостоятельной жизнью, они подчиняют его своей незримой власти.

— Маленький мир! Нет, не маленький, а большой, чудовищно огромный, бесконечно великий… А человек? Он всегда был ничтожен, его величина относительна, он — червь земли. Так пусть же он станет еще меньше, уйдет в поры и скважины, завладеет несметным богатством. Ему не нужны семьдесят килограммов.

Его давит, обременяет масса костей, мяса. Его связывают вес и объем…

— Что мы сейчас делаем? Чем отличаемся от жителей каменного века? Мы не знаем, работаем ли мы для того, чтобы пообедать, или обедаем, чтобы набраться сил для работы.

— Труд для добычи хлеба! Это — проклятие, это рабское наследие звериного существования. Труд для освобождения от труда, для окончательной победы над природой, для новой эры свободного развития человечества…

Дэвис на минуту приходит в себя и проводит рукой по волосам. Ему холодно.

— Так с ума можно сойти. Надо взять себя в руки, собрать мысли, не давать им разбегаться!

Дэвис снова оборачивается к аппарату и воспаленными глазами впивается в диск циферблата.

Снова золотая стрелка прыгает перед его глазами. Ему кажется, что это не она, а он сам вертится, качается и никак не может найти удобного положения.

— Довольно! К дьяволу все! Ничего сегодня не выйдет. Надо отдохнуть и развлечься или… или я потеряю рассудок!