Большая судьба - [18]

Скрипнула дверь. Вошел Пенчо, раскрасневшийся, возбужденный, со свертком под мышкой.

Заглянув в спальню, он расплылся в блаженной улыбке.

— Вижу, что вы уже познакомились. Ну, добро!..

Он глянул на часы, состроил смешную, страшно удивленную мину и сказал, обращаясь к Славчо:

— Тебе, сынок, спать пора. Пора, пора! Поздравь нас с наступающим Новым годом. И спать. Нельзя переутомляться. Ты еще болен!

Мы пожелали нашему юному другу здоровья, счастья, успехов в учебе, а отец, поцеловав его, закрыл кроватку пологом.

Было десять часов. Общими усилиями мы стали сервировать стол. Хозяин не в пример нам оказался заправским официантом.

В одиннадцать часов по местному и в двенадцать часов по московскому времени Пенчо предоставил мне слово. Я поднял тост за Родину, за наши семьи, за друзей!

И разговор перенесся на ту северную параллель, где стоит Москва. Хозяин и расспрашивал меня и рассказывал. Он дважды бывал в Москве и полюбил ее любовью русского.

Выпили за болгарский Новый год. Посидели. Вспомнили общих знакомых.

Пенчо снял с руки часы и положил их возле себя на стол. Я глянул на свои — без четверти час. Хозяин наполнил бокалы. Потом он поднялся, устремил взор куда-то вдаль. Помолчав, проговорил просто и торжественно:

— Я поднимаю эту чашу в память матери Славчо — Надежды, славной партизанки и чудесной дочери болгарского народа. В этот час 1 января 1944 года ее повесили фашисты.

Спустя несколько минут я сказал:

— Славчо — вылитая мать!..

— Похож. Но у него многое от отца. Так говорила Надежда. Я ведь его отца не знаю. Он вместе с Надеждой сражался в другом партизанском отряде, на Риле. Во время одного из боев их отряд был наголову разгромлен. Погиб и Димитр — отец Славчо. Надежда две недели скрывалась в горах, пока случайно не натолкнулась на нас. Я нашел ее тогда в лесу. Она была почти что без сознания. И держала в одной руке автомат, а в другой — букет эдельвейсов. Не знаю, почему!

— Славчо — приемный?!

— Да. Но он этого пока не знает. Я ему скажу после, когда вырастет и станет на ноги. Может быть, это с моей стороны неправильно. Но так лучше. Пусть видит, что у него есть отец. Ребенок должен иметь кого-то очень родного!..

И на мужественном лице хозяина засветилась улыбка, нежная и душевная. Она показалась мне отсветом внутреннего неугасающего огня, горящего в этом человеке.

— А сын хороший у меня растет, — проговорил Пенчо таким же нежным и душевным голосом. — Весь в мать, и, наверное, действительно, у него многое от отца!..

Я не стал больше спрашивать Пенчо ни о чем, что касалось его семьи. Но когда в ту новогоднюю ночь мы с ним прощались, он как будто нечаянно обронил:

— Она была гораздо красивей, чем на портрете. Она была достойна кисти Рафаэля. Но глаза — такие у нее были. Я их рисовал с глаз Славчо!..

Я по-прежнему встречаюсь с Пенчо. И очень часто думаю о нем. Почему-то он представляется мне всегда таким, каким я видел его на Пирине — с букетом эдельвейсов в руках. Может быть, потому, что вся жизнь этого человека красива и чиста, как бессмертный цветок гор.

1955 г.

Живые ключи

Село ютилось у большой дороги. С четырех сторон его обступал дремучий лес. За околицей, в лощине, поросшей малахитовым разнотравьем, били из-под земли родники. В летний зной путник, приникая жаждущими губами к чистому, студеному источнику, благословлял этот чудесный уголок природы. И само село люди назвали Горски Извор, что значит Лесной Ключ.

Вдоль дороги стояли четыре корчмы: «Семейное счастье», «Глубокая тень», «Встреча друзей» и «Спящая красавица». Бойкими вывесками корчмари наперебой зазывали проезжих, местных крестьян, дурманили их сивухой и обирали. В соседстве со «Спящей красавицей» разместилась церковь. Отец Варлампий, бравший с бедняка за крещение новорожденного последнего петуха, по воскресеньям вещал с алтаря после похмелья проповеди о бренности всего земного, сулил мирянам за их покорность и смирение судьбе царствие небесное и вечное блаженство на том свете.

Церковная летопись кратко и бесстрастно повествует о стихийных бедствиях в Горском Изворе, «ниспосланных божьей карой». «Сей год случился недород…» «Сей год падеж на скот…» В одно из таких недородных лет приезжий купец сторговал за бесценок у общества лесное урочище. Как говорит болгарская пословица, богач-чорбаджия купил у бедняка коня за курицу. Поп по сему случаю отслужил молебен, а корчмари и староста погасили крестьянские долги и недоимки… Зазвенели вскоре пилы, застучали топоры. С шумом валились наземь вековые ясени и тополи, которым «по пояс» была церковная маковка. К следующей осени село очутилось словно бы на ладони; кругом, до самого горизонта, ни деревца, ни кустика. Загуляли по открытой равнине ветры, песком и серой пылью занесли ложбину и насыпали сухой холм над родниками за околицей.

Земля тощала, крестьянин разорялся, продавал лошадь, закладывал в казну свой надел и шел батрачить. В недрах земледельческого пролетариата закипал классовый протест.

Победа Великого Октября в России прогремела на Балканах призывным набатом. В 1918 году в Горском Изворе возникает коммунистическая ячейка. Коммунисты организуют сельское читалище, развертывают среди крестьян просветительную работу, сплачивают актив, легально действовавший под названием «Общество воздержателей». В сентябрьские дни двадцать третьего года фашисты осуждают на смерть вожака сельских коммунистов Желю Дякова. На место павшего отважного борца за свободу встают трое его сыновей.