Большая собака - [58]

Начинает и продолжает его, единственный день жизни, обходом своего небольшого персонального рая, где-то в средней полосе России. Немного любуется соснами, пропускающими побеги туда, ближе к солнцу. И, конечно же, кормит и гладит своего кота и своих больших собак. Наливает им свежей колодезной воды и возвращается в дом, где живёт свои обычные женские семейные дела. Заваривает мужу правильный утренний чай. Варит себе правильный утренний кофе. Готовит сырники из свежего творога, пшеничной муки и «домашних» яиц, что приносит дочь с конюшни. Провожает мужа, закрывает за ним ворота и садится за работу. Как видите, в жизни автора нет ничего бессмертного и вечного. Жизнь автора подчиняется тем же обыденным законам, что и жизнь его читателей. Так что бессмертной эта история называется лишь потому, что в её пространственно-временном поле никто не умрёт. Ни люди, ни животные, ни даже деревья. Автор понятия не имеет, что случится после того, как он поставит финальную точку, но за вверенный ему в виде этой истории участок пространственно-временного континуума он впервые за всё повествование ручается не рукой, а головой.

Итак, автор на сей раз ни в какие гости не отправляется. Ни к маленькой девочке Поле, собирающей шелковицу в приморском переулке, ни к юной девушке Лиде, впервые в жизни напившейся в стельку где-то под Жеваховой горой, ни в украинское село к взрослой женщине Насте, страдающей от «культурного» шока. Хватит. В гостях хорошо, а дома лучше, не правда ли?

А дома у автора очень хорошо. Потому что, в отличие от придуманных им героинь, у автора свой собственный дом. Автор давно знает, что мир огромнее сети приморских переулков, хотя и не таинственнее, увы. Автор осведомлён, что города больше «центров», а Планета Земля – государств. Как-то раз автору даже пришлось менять загранпаспорт исключительно потому, что уже некуда было штамповать визы – странички закончились. Но никогда-никогда путешествия автора не были значительнее, чем открытие маленькой Полей бесконечной улицы Костанди с островками ничейных зелёных абрикосов. Автор, в отличие от Лидочки, не удивляется, когда кто-то любит своё Бирюлёво, Новогиреево, Марьино, свой Квинси или кирпичный дом, хотя Садовое кольцо и Бруклайн добропорядочнее и, обычно, красивее, а в деревянном доме жить уютнее. Что? Пожар? Вы знаете, как пахнет в кирпичном доме, выжившем в пожаре? Нет? Автор и это знает. Пахнет несовместимо с жизнью, и никакие ремонты не дезодорируют этот запах.

Автор, не в пример Насте, не принявшей «западэнский» суржик, уважает странный, безвременный, лишённый артиклей американ инглиш и даже абсолютно непонятное для него айриш-произношение, хотя сам был натаскан на классический бритиш вэриант строгой частной учительницей, проведшей десятилетие в туманных далях Альбиона. Культурный шок случился у автора лишь единожды в детстве, когда он с двоюродной сестрой сходил в ленинградский гастроном. Длиннющая очередь за колбасой – точнее, две очереди: за товаром и в кассу, – была молчалива и спокойна. В одесских очередях авторского детства царил гомон, завязывались знакомства, рушились браки и раздавались бодрые проклятия в адрес седьмых колен по нисходящей и восходящей очередного соседа. Видимо, поэтому автор избрал местом жительства сперва Москву, а затем и Подмосковье – в этой точке взбалмошный Юг и равнодушный Север достигают некоторого геодезического и психологического равновесий. Во всяком случае, для русских. Странно, что автор не поселился где-нибудь в Поволжье – там никогда не было очередей, потому как не за чем было стоять.

Окна универмагов Казани топорщились в маленького будущего автора замысловатыми татарскими сапогами, никому, кроме неё, судя по всему, не нужными. Маленькому же будущему автору красные, расшитые вязью, загибистоносые сапоги никто не покупал, и маленький будущий автор частенько представлял себе, как он гуляет по Приморскому бульвару в татарских сапогах и с букетом каллов. Ведёт на поводке большую красивую собаку и думает: «Отчего это в моём шумном городе, полном моряков, врачей, инженеров, в городе, где даже «грузчики в порту, которым равных нет, отдыхают с баснями Крылова»,[72] совершенно невозможно купить интересную хорошую книжку? В Москве ещё можно, но для этого надо, чтобы бабушкин брат надел ордена, куда-то там отправился и принёс какую-то подписку. И вот уже с этой таинственной подпиской можно отправляться в магазин, где тебе продадут огромную красивую «библиотеку всемирной детской литературы» с головой профессора Доуэля и всадником без головы. А в маленьком уездном городке сплава брёвен под Казанью, полном простых работяг, пищи духовной, в отличие от колбасы, – завались. Можно прямо в крохотной книжной лавке купить самую дефицитную книгу за копейки или даже огромный красивый альбом репродукций знаменитого художника за немыслимые десять рублей, которые родители щедро давали, потому что уважали идолопоклонничество маленького будущего автора перед всем изданным типографским способом. И тогда маленький будущий автор очень любил родителей. Так же сильно, как ненавидел за скандалы и порванные цветы. Просто маленький будущий автор, как и все маленькие максималисты-бунтари, не признавал за людьми права на разность. Такое право он признавал только за собой.