Большая собака - [41]

Настина зарплата совсем невелика – как раз хватило на этот подсвечник «под старину». И, как ей кажется, это и есть самое рациональное применение этой смехотворной суммы. Её вообще не располагает весь этот дурацкий интерьер, в «лучших» традициях моряцких жён, чтобы «богато» и в баре чтобы непременно иностранные сигареты «для гостей». Самим и «Космос» можно покурить. Она, может, купила этот подсвечник, чтобы не взбеситься в этих «марусиных поясочках» – модной кафельной плитке. И в этой «югославской кухне». Да лучше бы тут стоял обычный струганый сосновый стол, как у бабушки поволжской. А на столе – оплывающая на бронзовый подсвечник толстая свеча. И древний мощный дубовый буфет, как у бабушки черноморской. Всё тут ненастоящее – эта плитка, эта «югославская кухня», свинченная игрушечными шурупиками из хлипких панелек; это расписание жизни по самую могилу: работа – диван – пиво – гости – ресторан – экономия на колготах – ординатор – кандидатская – старший ординатор – заведующий – дом – докторская – дети – внуки – могила на Таировском кладбище где-нибудь невдалеке от центральной аллеи. И самый ненастоящий среди всего этого ненастоящего – Игорь! На людях он сноб, подражатель. Наедине со своей мебелью он становится настоящим – пустым и гулким, как двор-колодец промозглой зимней ночью. Видимо, Настя уже тоже мебель. Встроенная в эту гулкую пустоту фальшивая югославская мебель.

– Если я умру, завещаю кремировать меня, как Константин Симонов завещал. А прах развей над рестораном «Дежавю».

– Зачем?

Похоже, это его любимый вопрос. Самый дурацкий вопрос на свете: «Зачем?»

– Как зачем?! Ты что, плохо учился в школе и незнаком с биографией замечательного военного журналиста, поэта и писателя Константина Симонова? «Жди меня, и я вернусь…» Никаких ассоциаций? – издевательским тоном вопрошает Настя.

– Не до такой степени. Так зачем он завещал его кремировать и прах развеять над… Над чем там Симонов завещал развеять?

– О господи, – бормочет Настя себе под нос. – Затем, чтобы жёны и любовницы на могиле не дрались, вот зачем. А бегали по полям под Могилёвом,[52] физкультурой занимались, – громко и ехидно просвещает она будущего муженька.

Общемедицинские и узкоспециальные знания у него – не подкопаешься. Общее же образование, то, что в её прежде большой семье слегка насмешливо, чтобы скрыть неистовство истинного уважения, называлось «искусством и культурой, в особенности – литературой», хромает на все четыре ноги. Хемингуэй у него идёт под грифом «я тоже так могу», но что-то, сколько Настя ни просила, так и не смог. «Некогда и лень», вот так-то оказывается! От второго абзаца Ремарка он погружается в глубокий сон, а Игорь и поэзия – вещи несовместимые до анафилактического шока. Кажется, кроме школьного ремейка на Тараса Григорьевича Шевченко «Як умру, то поховайте, в жопу пороху напхайтэ, пидпаляйтэ та й тикайтэ!»,[53] он больше рифмованных строк и не знает. А, нет! Ещё и нетленное: «Посмотри на Дюка с люка – он покажет хуй, подлюка!» Пир духа. Причём одним словом. Довлатов? Кто такой Довлатов? Тот здоровый армянин из гастрохирургии? Спасибо, вот и поговорили. И ведь какое делает понимающе знающее лицо, когда я во хмелю цитирую километрами эдак к месту. Сноб! Сноб! Сноб!!! Хитрый беспородный подражатель! То ли дело энциклопедически образованный Шурик. Или даже этот «московский гость» с розами, который шпарит «Фауста» наизусть. Эх! «Забудь! – уговаривает себя Настя. – Зато с этим тебя ждёт спокойная обеспеченная правильная жизнь, поняла?!»

Свадебное платье они идут покупать с его мамой. Туфли они идут покупать с его мамой. Кольца они идут покупать с его мамой.

– Зачем нам твоя мама, это же будет наша свадьба?!

– Во-первых, если она хочет, я не буду её обижать и скандалить из-за ерунды.

– Ты так долго ждал, ты пересидел все мои романы, а теперь называешь нашу свадьбу ерундой?! – восклицает Настя.

– Я называю ерундой платье, туфли и кольца. И не надо так часто вспоминать о твоих романах. Я стараюсь забыть, конечно, но мне не очень приятно, что моя будущая жена переспала с целым полком. А во-вторых, если она пойдёт с нами, так и денег подкинет. У нас лишних нет.

– На самом деле, милый, ты слишком преувеличиваешь мои «военные» заслуги. Даже взвода не наберётся. Но, что правда, каждый из них по сравнению с тобой, обычным «пехотинцем», в иных делах был просто «спецназовцем» широкого профиля. – Настя закуривает сигарету в комнате и затем уходит, хлопнув дверью. Сперва на кухню, затем – прогуляться по улице и зайти в ближайший бар, а после – и навестить кое-кого из «взвода».

После он неделю пьёт не пиво, падает ей в ноги и просит прощения и обещает больше никогда-никогда.

– То есть навсегда? – усмехается Настя.

– Что? – не понимает он.

– «Никогда» – это фактически синоним «навсегда». А «навсегда» для меня фатальное слово. Долго объяснять. Ты не поймёшь.

– Ну да, ты же у нас самая понятливая и умная! – ехидничает он, сообразив, что сегодня она точно не уйдёт. – У нас свадьба меньше, чем через месяц. Я могу понять твою нервозность, прости меня, я больше нико… просто не буду напоминать тебе ни о чём таком, сама знаешь о ком.