Большая перемена - [39]

И застал его за штопкой носка. В этой невероятно пёстрой паре носков он щеголяет уже второй год. Они — его гордость, импортные носки из Парижа. Лёсик отсалютовал иголкой и показал на свой галстук: «Как? Идёт?»

— «Ты по-собачьи дьявольски красив», — с чувством продекламировал я классические строки. — Может, ты не знаешь, но я человек очень гордый. Более того, и спесив. Невероятно! Я и сам обнаружил только на днях и был удивлён. Но учти: Лине об этом не слова.

— Ты хочешь сказать, я похож на пса? — надулся Лёсик, не заметив брошенного мной жирного куска.

— С этим дружеским текстом Есенин обратился к Джиму, так звали собаку Качалова. Был такой известный артист, — пояснил я, учитывая невежество Лёсика. — А я пришёл тебе сказать: я — оказывается, человек чудовищно гордый и спесивый. Представляешь? Я-то, ещё недавно слывший скромнягой! Теперь стоит меня задеть, самую малость, я сразу в раж: фу-ты ну-ты. Я-то? Каково? Самую малость, и я фу-ты ну-ты. Но Лине ни гу-гу. Усёк?

— Джим? Ну это ещё ничего. Звучит хиппово, хотя и собака, — повеселел Лёсик.

Вдруг он вскочил со стула и проворно проковылял в одном носке к стене, приложился ухом.

— Новенькие. Говорят, перевелись из Львова. Две чувички.

Я слышу, как за стеной переговариваются, возможно обсуждая нас, и хихикают, наверное, учитывая слышимость, прыскают в ладонь. Спрашиваю, гну своё:

— Симпатичные? Впрочем, лично мне, гордецу, не до них. Да будь они хоть с «Мосфильма»! Меня интересую только я! Даже не ожидал сам. Такой теперь я гордец! Неописуемо гордый! Но Лине ни-ни. Не проговорись!

Лёсик сел на стул и смущённо вздохнул:

— Признаться, я их ещё не видел, не дошли глаза. — Он повысил голос: — Я принял ванну, мой друг!

Лёсик кропотливо сооружает себе репутацию светского человека. Между тем он не любит мыться. Это я знаю — два года, здесь же в общаге, мы прожили в одной комнате. Он — неисправимый пижон: обедает в самой дешёвой столовой, ковырять в зубах идёт к дверям лучшего в городе ресторана.

— Я на днях заключил договор с издательством, — громко сказал Лёсик, не сводя со стены охотничьего взгляда. В прошлом году он выдавал себя за киноартиста. — Слушай, Нестор, ты сойдёшь за чемпиона Олимпийских игр Владимира Куца.

Всего четыре месяца тому назад меня забавляло фанфаронство Лёсика, и я порой охотно принимал участие в его проделках, подыгрывал Лёсику. Теперь он был мне неприятен. Но сегодня придётся терпеть: он — моя Коровянская, такой же сплетник, только в масштабах города.

— На Куца я не согласен. Подумаешь, олимпийский чемпион! Я для этого слишком горд! Я — Нестор Северов! Меня во сне кадрила сама английская королева. Говорит: ради тебя брошу мужа, принца-консорта. Но я — гордый и не приму ничьей подачки, даже от неё, Второй Елизаветы! Но Лина знать не должна. — Я вдалбливал ему это с упорством строительной бабы, вбивающей сваи.

— И зря! Принцем она бы назначила тебя, а заодно и меня лордом-хранителем печати. А ты заладил: я — гордый, я — гордый, — поморщился Лёсик, наконец-то в его голове что-то отложилось. — Нашёл чем гордиться.

— Лёсик, вчера я и сам этого не знал. И вдруг в себе открыл. Я — гордый! Ты понимаешь? Лёсик, ты должен это усвоить, как то, что в червонце десять рублей. Для меня чрезвычайно важно, усвоишь ты или нет, — сказал я многозначительно и затем произнёс: — Только это должно остаться между нами. Никому ни слова! И особенно Лине, аспирантке. Даже под страшной пыткой! Поклянись!..

— И впрямь никому?

Передо мной был нужный мне Лёсик.

— Ни одной душе! И особенно аспирантке Кузькиной. Клянись: это останется между нами!

— Клянусь! — легко, даже весело, соврал Лёсик, глядя на меня будто бы безгрешными глазами.

Теперь мне здесь больше нечего делать, можно убираться восвояси. Через час эта весть прокатится по всему институту: Нестор Северов — гордец! Дойдёт это и до аспирантки Кузькиной Полины. Надеюсь, узнав такое, она уймётся и оставит меня в покое.

Через день я её увидел сам. Бродил по книжным магазинам, искал новый учебник по Средним векам, — и вот она, пожалуйста, шествует по противоположной стороне улицы, а вокруг неё гарцует уже знакомая мне свита. И Лина держится за галантный локоть Эдика.

Я забыл об осторожности и придвинулся к самому краю тротуара. Но, к счастью, Лина меня не засекла, проследовала дальше. Да и зачем ей смерды, если она сама королева, не английская, а только для этих парней, и всё же…

Я разозлился на себя и решительно свернул на другую улицу.

Под ручку с Эдиком — ещё полбеды. Признаюсь, днями, — но на самом-то деле это случилось уже поздним вечером, — я, и сам не зная зачем, подошёл к дому Лины, принялся бродить вокруг да около, выписывая сложные вензеля. Не удивлюсь, если это было её имя. Пока я вникал в смысл этого рисунка, из подъезда вышел Эдик с помойным ведром. Я едва успел спрятаться за ближайшим деревом. В руке Эдика несомненно было её ведро, Лины. Не ходит же он в гости со своим помойным ведром! Не ведая о затаившемся соглядатае, Эдик направился к металлическому контейнеру, вытряхнул в бак мусор Лины, точно свой собственный, и ушёл в дом, словно к себе. После столь выразительно интимной сцепы, — она ему доверила свой мусор! — мне не осталось ничего другого, как с горечью покинуть её двор. Будто я их застал в одной постели!