Большая охота - [10]

Дядькин подумал и полез в холодильник. На верхней полке лежало сало с чесноком, внизу виднелись апельсины. Дядькин почесал затылок и выбрал сало.

Кот снова сидел на столе и ел холодец. Дядькин прогнал кота, отрезал кусок сала, сделал бутерброд и, жуя на ходу, направился в сортир. В унитазе журчал ручеек. Дядькин сидел, ел бутерброд и рассматривал большую картину, приклеенную к туалетной двери. На картине были показаны голые ляжки с надписью «Маша Распутина».

В спальне завозилась жена.

– Сема, ты где? – громко спросила она.

– Тут я, – буркнул Дядькин и сплюнул.

– Поставь чайник!

Холодильник опять урчал. На столе сидел кот и ел сало. Дядькин прогнал кота, включил газ, полез в холодильник и взял апельсин.

– Сема! – громко позвала жена.

– Чего? – отозвался Дядькин.

– Иди что-то скажу!

Дядькин пришел:

– Чего?

– Почеши спинку – скажу.

Дядькин почесал.

– Спину мыть надо! – съязвил Дядькин.

– Кто б помыл, – обиделась жена. – Спишь, как боров.

– Сама корова, – ответил Дядькин и поглядел в окно. По проспекту ездили машины и сновали люди. Дома стояли строго в ряд, вверху висело солнце. Жена, кряхтя, встала и пошла умываться. Дядькин нацепил пижаму и подался в гостиную. Справа стоял шкаф с посудой, слева – телевизор. Вверху висела люстра.

– Сема! – донеслось из ванной.

В ванной стояла голая жена с мочалкой.

– Потри спинку!

Отчаянно засвистел чайник. Дядькин бросился на его зов. На столе сидел кот и ел холодец. Дядькин заварил чай и поел холодца.

Пришла жена. Она расставила тарелки, вынула из холодильника холодец, сало.

– Порежь хлеб и пойди умойся, – сказала она.

Дядькин почистил зубы и глянул в зеркало.

Из зеркала на него смотрела небритая физиономия. Дядькин побрился, умылся одеколоном, снял пижаму, надел бостоновый костюм и вышел из квартиры.

– А жрать?! – крикнула вдогонку жена.

Дядькин вытащил из почтового ящика газету и вышел на крыльцо. Возле дома росли деревья, бегали дети и собаки. Дул ветер.

Дядькин прошелся несколько раз мимо крыльца и вернулся в дом. Он снял бостоновый костюм, лег на диван и развернул газету.

– Сем, ну иди жрать! – крикнула жена.

Дядькин отложил газету. Жена сидела за столом и ела холодец. Кот жадно смотрел на сало. Дядькин поел холодца и попил чаю.

– Вроде получился холодец, – сказала жена. – А в тот раз – не получился.

– В тот раз, – возразил Дядькин, – ты забыла положить соль, а не чеснок. Холодец был несоленый.

– В тот раз, – парировала жена, – я забыла из-за тебя положить чеснок. Я расстроилась из-за тебя, обормота, и забыла!

– Корова, – сказал Дядькин и лег на диван. Он взял газету и прочитал заметку о страшном случае, происшедшем в дельте Амазонки: у вождя местного племени крокодилы сожрали вождицу.

Дядькин задремал, и ему приснился сон: крокодил жрет вождицу, а из пасти чудовища звучит: «Сема! Ты куда двести рублей задевал?»

– Куда-куда! – сказал Дядькин, проснувшись. – Апельсины купил!

– А-а-а, – ответила жена. – Иди смотреть «К барьеру!», как Жириновский катит бочку на Немцова!

– Ну их к лешему! – сказал Дядькин. Он снял пижаму, надел бостоновый костюм и вышел из квартиры. По двору бегали дети и собаки. Дул ветер. Дядькин прошелся несколько раз мимо крыльца и возвратился в квартиру. Он снял костюм, влез в пижаму и пошел на кухню.

На столе сидел кот и ел сало. Дядькин взял вилку и поел холодца. Затем он подошел к окну посмотреть на Петербургский проспект. Там сновали люди и ездили машины. Дома стояли чинно в ряд. Висело солнце.

– Перекусить бы чего! – громко сказал Дядькин.

– Можно и перекусить! – отозвалась жена.

Они пошли на кухню, прогнали кота, поели холодца с салом, попили чаю.

Потом Дядькин сходил в сортир.

– Покемарю малость! – крикнул он жене, выходя из туалета.

– Покемарь! – отозвалась жена.

Дядькин завалился на диван, укрылся газетой и захрапел.

Ему снился…

Впрочем, когда храпится – ничего не снится!

Воскресный день разгорался…

Гриня – большевик

I

Бухнулся гроб. Народ вздрогнул.

Очередной вождь почил в бозе.

О смерти Брежнева пламенный партийный журналист Гриня Чечорин узнал на высоте десяти километров. Он летел в Тюмень на партактив. Вдруг забормотало бортовое радио, и передали правительственное сообщение.

Самолет замер… Посещавшие Новый Уренгой столичные публицисты благоговейно закатывали глаза: «Генеральный сказал…», «Генеральный подчеркнул…»

«Генеральный» звучало как «Верховный».

За 18 лет своего правления Брежнев прочно укоренился в нашем сознании как символ несокрушимости. Люди рассуждали здраво: раз он Генсек, значит, – не последний дурак, значит, кое-какая «мебель» в его котелке имеется.

Года за два до смерти генсека побывал Чечорин с группой журналистов на приеме у болгарского посла. Болгары показали посольство, накрыли стол. Было двенадцать тостов. Первый тост, «за дружбу», (он продолжался полчаса), произнес посол Жулев. Почти ежеминутно он поминал добрым словом Леонида Ильича. Вторым поднял бокал представитель отдела пропаганды ЦК партии, он долго прославлял Брежнева и Живкова. Третьим взял слово чиновник из Правления Союза журналистов, он рассуждал о великой роли Брежнева и Живкова в развитии второй древнейшей профессии.