Большая Книга. Том 1. Имперский сирота - [39]

– Уррррааааааа! За мудрость нашего лидера, Хафизуллы-саиба, – гости стали попеременно привставать, кланяться и, подобострастно глядя в глаза Амину, салютовать бокалами с гранатовым соком: по, заведенной еще Захир-шахом традиции, спиртное на официальных встречах без участия иностранных гостей на стол не подавалось. Хотя самого Захира и свергли уже пять лет назад, и вроде как спиртное теперь, в отсутствие Аллаха, афганским революционерам употреблять было можно, но до сих пор никто не брал на себя смелость поставить его на стол на официальном приеме. Да и сам Амин позволял себе водку (другого алкоголя он не признавал) всего два раза в году: на 9 мая и на 7 ноября. После тоста Хафизуллы большой зал, наконец, оживился:

– За окончательную победу революции под руководством Хафизуллы-саиба! За долгую жизнь нашего вождя! – Бокалы звонко и празднично скрестились, все залпом выпили, и праздник начался. Гости закусывали, вполголоса шутили, негромко переговаривались между собой, то и дело поглядывая на центр стола, где сидел Хафизулла. Время от времени кто-нибудь из них вставал, чтобы пожелать любимому руководителю всего наилучшего и поднять бокал в его честь. Внесли основное блюдо – гордость и визитную карточку товарища Малика. Кости молодых перепелок хрустели в такт их здравницам, а над столом парила, многократно отражаясь в бокалах и зрачках, белозубая улыбка Амина.

Чайный стол им сервировали в первом зале, там, где в начале приема Хафизулла встречал прибывающих гостей. Официанты распахнули двери, и гости понемногу стали перетекать от обеденного стола к десертному фуршету, следуя за своим вождем, который спустя всего три месяца после прихода к власти так внезапно для всех добился для своей страны всесторонней военной поддержки мощнейшей армии мира. Хафизулла наслаждался приемом. Он тоже взял чашку, с удовольствием сделал глоток горячего ароматного чая, почувствовал, как тот нежно течет по пищеводу, смывая тонкий слой жира от плова. И опять перед его глазами встала эта картина: как он, вместе с Тараки, теплым и свежим апрельским утром чуть более полутора лет назад выходит на балкон президентского дворца, чтобы громко сказать вниз, в жадно смотрящие на них глаза собравшихся кабульцев: «Революция победила! Да здравствует свободный Афганистан!» И утонуть во всеобщем крике ликования… а его учитель и соратник Нур Мохаммад Тараки, первый генсек, “Великий Вождь” и “Звезда Востока”, как любил называть его на людях Хафизулла, обнимает его, улыбается, сверкая золотой коронкой и подымает его руку вверх вместе со своей, как в Москве, у знаменитой скульптуры «Рабочий и Колхозница». Толпа внизу беснуется, солнце ярко светит в глаза, они счастливы, они победили.

Тогда Тараки, в апреле семьдесят восьмого, сразу же сделал Амина своей правой рукой и стал доверять ему, как самому себе. Он отдал Хафизулле все бразды, все нити управления, историк, что с него взять, человек, ничего не понимающий в тонких аппаратных подводных течениях. Хафизулла сместил своего учителя, великого вождя и звезду востока с поста ровно через полтора года, в сентябре семьдесят девятого. А спустя месяц, восьмого октября, он отдал приказ своему телохранителю Джандаду убить Нур Мохаммада Тараки. Теперь Джандад был командиром его гвардии.

Амин стоял, глядя сквозь чашку с чаем, и вспоминал то октябрьское донесение Джандада, которое он столько раз прочитал тогда, что выучил его наизусть: “Когда Рузи, Вудуд и Экбаль вошли в комнату, Тараки снял свои часы и попросил Рузи, чтобы он передал их Амину. Затем вытащил из кармана свой партийный билет и протянул его Рузи. Рузи, Экбаль и Вудуд связали руки Тараки. В это время Тараки попросил у Вудуда стакан воды, а он в свою очередь обратился с этой просьбой к Экбалю. Экбаль хотел выйти за водой, однако Рузи запретил Экбалю приносить воду и закрыл дверь. Рузи принёс матрац Тараки и сказал, чтобы он лёг на него. Тараки послушался и лёг. Рузи закрыл Тараки рот. У Тараки начали дёргаться ноги и Рузи пришлось приказать Вудуду связать ему ноги. А Экбалю приказал стать на его колени. Через несколько минут Рузи отпустил Тараки, а затем снова прикрыл его лицо подушкой. Когда Рузи вторично отпустил Тараки, тот уже был мёртв”.

Когда, наконец, он избавится от воспоминаний о том дне? Какие последние мысли были в голове у его бывшего учителя в ту минуту, интересно знать? Амин встряхнул головой и огляделся по сторонам. Зал и гости поплыли перед глазами, как если бы он один выпил бутылку водки. “Совсем ты как девушка стал, Хафизулла. Скоро в обморок упадешь, когда при тебе барана резать будут” – Амин резко встряхнул головой, отгоняя назойливый кошмар. Удивительно, что, хотя он и не был тогда с ними в той комнате, но представлял себе все детали так ярко, как будто они были не его картиной воображения, а реальным воспоминанием. Амин пошел от стола к окну, чтобы вдохнуть свежего зимнего воздуха, но вдруг оказался сидящим на ковре. Ноги не слушались. Нестерпимо хотелось спать. “Джандада срочно сюда – пусть звонит советским врачам” – последнее, что он смог сказать своей жене, подбежавшей к нему, перед тем, как растянуться на ковре без сознания.