Большая игра - [38]
На этажерке мерно тикал будильник. Стенные часы стали глухо бить, Крум так и не сосчитал их удары, сбился. Вдруг его внимание привлекла полоска света под дверью в бабушкину комнату. Наверное, на тумбочке у бабушкиной кровати горит лампа.
Крум встал. Дощатый пол приятно холодил босые ноги. Мальчик не стал обуваться, чтобы не поднимать шума.
Неужели он спал так мало? Или сейчас уже утро и бабушка встала?
Уж не заболела ли она?
Крум тихо пересек темный коридорчик и увидел, что лампа в комнате бабушки действительно горит. Распахнул дверь.
Бабушка услышала, как он вошел, но не повернулась к нему, а продолжала лежать неподвижно с широко раскрытыми глазами. Может, она слышала, как он шел по коридору, а может, слышала, как внук ворочался в постели, потому что нисколько не удивилась его появлению. Только теперь Крум посмотрел на стенные часы — было два часа ночи.
Бабушка не выглядела больной, взгляд ее был спокойный.
— Ты не спишь?
Бабушка покачала головой. На ночь она убирала волосы под платок, туго завязанный сзади, и от этого лицо ее становилось как будто меньше и удивительно молодело.
— Завтра доспишь, — пошутил Крум.
Когда они со Здравкой были еще маленькие и спали с бабушкой в одной комнате, они любили забираться к ней в кровать. Бывало, смотрят телевизор — он стоял в этой комнате, — она что-то тихо рассказывает детям, и дети незаметно засыпают, убаюканные синеватым мерцанием экрана. Реальность, сны, далекие края, ворвавшиеся к ним в дом, — все сливалось, приобретало знакомые очертания детских игр.
Крум уселся в ногах у бабушки. На тумбочке лежали ее очки и маленький альбом, на обложке которого рукой отца написано по диагонали его имя и фамилия. Буквы немного стерлись — видно, написано это давно, но Крум никогда прежде не видел альбома в доме. Вспомнил: как-то Здравка искала, куда наклеить цветные открытки с видами Ленинграда, на которых отец писал им письма, так она перерыла все альбомы в доме. И старые попадались, с твердыми переплетами, их сам дедушка переплетал. Но этого альбома они со Здравкой не видели.
Что в нем? Фотографии отца?
И почему это бабушке вздумалось рассматривать его среди ночи?
Или это как-то связано с его сном, с мамой и Паскалом, мать которого бабушка, оказывается, давно знает?
Крум знал: давно, еще до его рождения, дедушка передал все документы, связанные с подпольщиками-революционерами, музею революционного движения. Крум не раз собирался сходить в музей с бабушкой или с отцом. Там покажут, какие именно документы переданы музею дедушкой. Крум думал: стоит повнимательнее вглядеться в эти групповые фотографии, расспросить поподробнее, и удастся найти того, пока безымянного молодого человека с пистолетом в руке, в светлом, развевающемся, как крыло птицы, плаще, о котором рассказывала им бабушка. Он не сумел вырваться из стального кольца облавы и предпочел героически умереть. Стоит на земле устремленный ввысь гранитный обелиск, по которому Крум с друзьями, да и те ребята, что каждую осень приходят в первый класс, измеряют свой рост…
Крум протянул руку, хотел взять альбом. Почему не посмотреть снимки, раз альбом у них дома, а на обложке отец написал свое имя? Но бабушка прикрыла альбом рукой.
— Спать, — сказала она тихо. — Иди ложись. Пора спать.
Крум встал. В первый раз бабушка что-то скрывала от него, явно не захотела показать ему. Он не огорчился: значит, не все еще дано ему знать.
— Ложись и ты, бабушка.
Круму хотелось рассказать, что он в первый раз так ясно видел во сне маму, слышал ее голос, она вдруг ожила в его памяти, но молчание бабушки и ее рука, лежавшая на альбоме, не располагали к откровенности. Наверно, у каждого есть свои тайны? И у отца? И у бабушки? И у Паскала? У Яни? У него самого?
Нераскрытой тайной было и имя человека, погибшего у реки.
— Ложись, — повторила бабушка. — Я тоже сейчас засну, вот… — И она дотронулась до выключателя.
— Бабушка, а ты знаешь, что мать Паскала сидела в тюрьме? — вдруг спросил Крум. Он стоял в дверях и сам удивился, что заговорил об этом.
Бабушка кивнула.
— Это плохо и стыдно, да?
Крум ждал подтверждения своих слов и в то же время хотел, чтобы бабушка ему возразила.
— Когда как! — ответила она. — Смотря за что попадешь в тюрьму.
— Я говорю о матери Паскала. Когда человека судили за злоупотребление деньгами и служебным положением…
— Мал ты еще, — вздохнула бабушка. — Но хорошо, что спрашиваешь. Раз интересуешься, значит, поймешь, как оно в жизни бывает. Ваш Паскал, хоть и болтунишка, а толковый мальчик, голова у него хорошая. Присматривайте за ним, держите поближе к себе.
«Голова… Как его мать?» — вертелось у Крума на языке, но он сделал вид, что удивлен:
— Что он, маленький, что ли? Присматривайте за ним! И почему он должен всегда быть с нами?
— Думаешь, я знаю? — Бабушка испытующе посмотрела на Крума.
— Скажи, — нетерпеливо потребовал Крум.
— Ладно, скажу, — согласилась бабушка. — И не говори потом, что я начинаю и не договариваю.
— Все-то ты помнишь.
— Помню. А ты не забудь спросить Паскала, для чего он собирал деньги.
— Какие деньги? — удивился Крум.
Как странно они сегодня разговаривают… Ночью, шепотом, и бабушка, как всегда в такие минуты, становится совсем другой, разговаривает с Крумом, как со взрослым, а мысли ее уносятся далеко в прошлое, в те дни, когда отцу Крума было столько лет, сколько ему сейчас, или еще дальше, когда бабушка была молодой, и дедушка тоже.
