Болотные огни - [41]

— Правда, обходились мы неважно, — ответил Берестов.

— Да и о человеке нужно подумать, — вступил Ряба, — кругом безработица, а ей, наверно, и есть нечего. Золотой же человек!

— Ты этого золотого человека давно знаешь?! — с неожиданным бешенством спросил Павел Михайлович.

— Порядочно, — нерешительно ответил Ряба.

— Ну сколько?! — с тем же бешенством продолжал Водовозов. — Пять лет, десять?

Ряба промолчал.

— Что же ты… тащишь к нам эту актрисочку… да еще в такое время, когда…

В общем и Водовозов был прав: если уж брать нового человека, то проверенного и опытного. Только вот на Рябу жалко было смотреть: он так давно и так хорошо все это придумал!

В тот самый день, когда Ряба принес «ундервуд», в городе с поезда сошла дама. В руках ее был старинный ридикюль, под мышкой маленькая дрожащая собачка.

Колеблясь как стебель, дама постояла некоторое время на перроне, а потом пошла и села на лавочку, видно отдохнуть. Собачку она, низко склонившись, поставила на пол.

Молочницы, сидевшие в ожидании поезда среди мешков и бидонов, единодушно уставились на необычную гостью. Дама сидела выпрямившись, как примерная девочка. Маленькая головка на длинной шее, перевязанной черной бархатной ленточкой, многоярусные серьги. Она сидела недвижно, только моргала редко и нервно, словно даже и не моргала, а вся вздрагивала, отчего серьги качались. Между тем собака ее подошла к молочницам. Деревенские женщины, загорелые, в белых платочках до бровей, с интересом рассматривали хлипкого зверька. Собачка постояла, потряслась, оставила непомерно большую лужу и пошла прочь. Дама поспешно подобрала ее, повернулась к молочницам и сказала вежливо:

— Пардон.

Женщины напрасно пытались удержаться от смеха, они прыснули одна за другой и долго еще смеялись вслед уходящей даме.

Она же направилась в город, долго здесь блуждала, пока не нашла домика слепой Киры. Постучала.

— Кто ета? — спросили за дверью.

— Свои, свои, — ответила дама страдальческим голосом.

— Ктой-то свои, мы что-то таких своих не знаем.

— От Льва Кирилловича, — так же страдальчески и нетерпеливо ответила дама.

— От Левки, что ли?

— Да, да.

Дверь открыла сама хозяйка — огромная баба без глаз.

— От Льва Кириллыча, — ворчала она. — Сказали бы — от Левки, так от Левки, а то от Льва Кириллыча какого-то.

Дама присела на табурет, моргая и вздрагивая больше обычного. Видно, ее все раздражало, особенно же гостья хозяйки, старуха с лошадиной челюстью.

Дама вынула золотой карандашик и написала:

«Дорогой мальчик, сроки неожиданно изменились, все будет гораздо раньше, чем мы предполагали. Завтра тебя известят. Будь наготове. Мама».

Когда «мама» ушла, слепая Кира сказала Анне Федоровне:

— Может, хоть раз сослужишь нам службу — снесешь записочку? Мы бы тебя не забыли.

— Э, нет, уволь, — отвечала Анна Федоровна, — я вас под пыткой не выдам, но и в ваши дела не мешаюсь. Уволь.

— Пошлем с парнишкой, — сказала слепая Кира.

Борис все еще не решил, как ему поступить, когда Берестов сам пришел к нему на помощь.

— Что это с тобой делается, Борис? — спросил он.

И тогда, заперев дверь кабинета и перейдя на шепот, Борис рассказал ему все.

— Значит, у них в сторожке назначено было свидание, — спросил он, — и в это же время туда пришел Водовозов.

Они посмотрели друг на друга. Да, получалось так. И тут Денис Петрович медленно опустил голову на руки. Как жалел его Борис в эту минуту и как понимал: следить за другом значило вычеркнуть его из числа друзей. Но мог ли начальник розыска не проверить, если возникли такие подозрения?!

— Этого не может быть, — сказал Денис Петрович, решительно поднимая голову, — и все-таки я проверю— а там пусть судит меня судом нашей дружбы.

— Может, это сделаю я?

— Ты ли, я ли — какая разница, — устало сказал Берестов. — Важно, что мы это сделаем, раз не можем не сделать. Но лучше действительно тебе, мне… невмоготу.

Впервые в жизни Борис чувствовал себя таким взрослым.

— Конечно, это сделаю я.

Вечером Денис Петрович вызвал к себе Водовозова.

— Кстати, — сказал он как бы между прочим, усиленно роясь в столе, — сегодня ночью я думал нагрянуть к слепой Кире.

— Зачем?!

— Последнее время я снял слежку с их квартиры. Думаю рискнуть. Устал я, понимаешь, сидеть сложа руки.

Напрасно Павел Михайлович убеждал его в неразумности этого плана. Берестов стоял на своем.

— Когда пойдем? — мрачно спросил Водовозов.

— Ладно, иди уж, братец, спать (о, как противно это «братец»!). Я сам пойду с хлопцами, вот посплю на диване часов до двух, а в два пойду. Здесь недалеко.

Следом за Водовозовым из розыска вышел Борис. Темнело, на краю неба в желтых и синих полосах потухала заря. Город засыпал рано и, заснув, походил на деревню. Где-то, как всегда, лаяли собаки. Борис шел и старался не думать о том, что делает. Он вообще старался ни о чем не думать.

Водовозов шел посредине улицы и был хорошо виден — широкие плечи, галифе, ноги, затянутые в сапоги. Он шел спокойным и точным шагом военного. «Иди, иди, — думал Борис, — только прошу тебя: ни с кем не встречайся и ни с кем не говори». Водовозов беспрепятственно дошел до дому.

«Господи, пронеси, — думал Борис, стоя в темной щели между сараем и чьим-то курятником. — О, если бы все было в порядке!» Наступила глубокая тишина. Он стоял и слушал, как кряхтят и сонно шевелятся на своем насесте куры. «Хорошо, по крайней мере, здесь собак нет», — думал он. Небо начало светлеть, на его фоне дома и деревья стали обозначаться плоскими черными тенями, а потом выступили вперед, окрашенные в легкие и дымчатые утренние цвета. Потянул ветерок.