Больная - [36]

С соседней кровати ко мне оборачивается женщина — у нее каштановые волосы с рыжим отливом, и лицо такое красивое, чистое и ясное, с ровными чертами. Мне даже кажется, что это лицо жительницы города, одной из тех, кто остался там, куда я не пришла — лицо воина, который и здесь меня не оставит. Я верю, что он не оставит меня, хотя понимаю, что его не существует.

— Вы красивая, — говорю я. — И вы очень похожи на моего друга.

Она широко улыбается, щеки собираются в морщины, во рту нет коренных зубов. И вздрагиваю: как могло мне показаться это лицо красивым? Ведь оно уродливо, напялило на себя хитренькую подобострастную мину, из-за которой проглядывает еще одна, с угрозой, — перекошена, искажена оскалом.

— Меня зовут Наталья, — глухо говорит она.

— Хорошо.

Отворачиваюсь к стене. На синей краске мелком или фломастером прочерчена красная линия. Она надо мной. Может, она размечает границу, под которой теперь надлежит пребывать. Может быть, это след крови, которая невидимо залила помещение, теперь, наверное, утону.

Но непросто бывает умереть. Это почти смешно: человек такая хрупкая конструкция, но он совершенно невластен бывает умереть. Он переживает кораблекрушения, автомобильные катастрофы, душевные потрясения, длительное лечение, переживает то, что нет никаких человеческих сил пережить — он преодолевает всё, и он всё еще бывает жив, даже когда ему этого уже давно не хочется.

Мерзнут ноги. Надо пойти и, по крайней мере, сыскать носки.

— Положи-ка тапки под матрас!.. Как тебя? Валентина!..

Поднимаюсь на локтях. Как будто цепи привинтили к рукам. Оборачиваюсь.

— А зачем?..

— Стырят, зачем.

Нагибаюсь — кружится голова, звенит, как колокол — и поднимаю больничную обувь, сую под матрас. Матрас продырявлен, из него торчат неопрятные клочки серой ваты. Я, вроде бы, даже и не видела таких. Надо же, какие они бывают — матрасы.

Закрываю глаза. Кто-то пришел, и я чувствую присутствие. Помощник ли это мой? Друг ли, защитник? Он роняет на пол грязь, и велит мне съесть ее, подмести языком, убрать. Неужели мне нужно поступить так, как ты требуешь? А если не открывать глаза, он так и стоит.

Он очень красив. В белом и красном. Раньше он никогда так не одевался. На плечах у него золотые погоны, и на пальцах у него золотые кольца, и обут он в красные сапоги. Ты очень красив. Я никогда тебя таким не видела.

Но я видела тебя перед тем, как забрали сюда. Бег сжег мои ступни, словно кто-то подкладывал под подошвы угли. Ты был с мечом, ты был на коне. Может быть, я не ложилась трое суток, и теперь устала? Но ты явился, тогда, когда они настигли меня изнутри, исполосовали бичами и порубили клинками, и ты стоял надо мной, и лицо у тебя было в зеленых и черных тенях, и сам ты был в зеленом и черном, и плечи, и пальцы в серебре. И я видела сквозь запекшуюся кровь то сражение.

Надо было мне сюда прийти, чтобы увидеть тебя теперь таким светлым? Скажи, разве не я соткала тебе все эти одежды?

И ты, наверное, видишь меня не вот так — полумертвую, почти без дыхания, со спутанными волосами на бледном лице, лежащую неподвижно на тонком матрасе, сквозь который тело чувствует каждую ячейку сетки. Возможно, я тоже в красном и белом, и в золоте, стою перед тобой и лицо у меня светлое, как день. Я даже чувствую, кажется, тяжелый венец, схвативший лоб, поддерживающий волосы — этот металл непосилен, сними его.

Вокруг снова запело, тихо и торжественно, словно при погребении, очень внятно, на неизвестном языке. Воронка ахнула, вдохнула, и сознание утащилось, уволоклось в сон, похожий на обморок. Хоть бы знать, что происходит там, за гранью? Но пальцы сами собой разжались, и серебристый переливчатый хвостик чего-то чешуйчатого скользнул в сумрак.

8

Захватив с негустой книжной полки маленький синий томик, я отправилась к пруду словно бы невзначай — хотелось повидать Арсения. Может быть, извиниться: зря обидела, хоть бы и ненароком.

«Записки охотника» не шли на ум, а ведь, когда я читала их в прошлый раз, и в голову не приходило, что они исполнены изумиельного юмора, и струятся на равнине русского языка спокойной исполненной вод рекой. Чтобы уяснить всякие языковые редкости, пожалуй, не помешал бы словарь, но его не было.

«Изволите видеть», «пойдем со мной, читатель». Я уже была там, куда звал Тургенев, и впилась книгу.

Позади зашуршало, и я поглядела, ожидая видеть певца, но то была большая безрогая кудлатая коза, пришпиленная неподалеку на цепочке, которая просто оказалась длиннее, чем мне показалось. Животина с тупым любопытством неподвижно уставила свои квадратные зрачки и тихо проблеяла. Подошла, перебирая маленькими аккуратными копытцами. Шугануть ее? Приласкать?

Я протянула ладонь ей навстречу ладонь, и она ткнулась крупными теплыми влажными ноздрями, одна из которых была розовая, другая — черная. Тупой мягкий нос обдал ладонь влажным дыханием. Вымя висело такое веское, разбухшее, что ей трудно было ходить.

— А я думаю, хто мою Тихосю поддаивает? — раздался визгливый голос с другой стороны.

Бабуля телепала к нам, опираясь на палку и держась рукой за поясницу. Пушистые брови непрорезавшихся рожек нацелились со свирепой угрозой: