Боль. Нестерпимая боль - [3]

– Нет, он колпаки крутит. А откуда он ребят знает, я точно не могу сказать, но думаю, что это с адресом связано, где они жили.

– Почему?

– Он заикнулся, что разговор дома был, когда выпивали. А он дома только там мог быть, где снимал.

– На Стачек, говоришь? А про хозяина хаты, естественно, не рассказывал?

– Нет, не помню.

– И что, это всё?

Васильев опустил голову.

– Слушай, давай начистоту. Ты это всё не сочинил?

– Нет, нет, что вы! Вы про них кого угодно на Ветеранов спросите. Они скоро приехать должны.

– Ладно, Юра. С руководством я поговорю, чтобы тебя перевели, но не знаю, будет ли толк. Если сразу себя правильно не поставил – всё, труба. В тюрьмах такие телефоны – лучше «Панасоника» будут. Ты ещё до камеры не дойдёшь, а там всё про тебя знать будут – кто такой и что из себя представляет. Письмо матери напишешь? Я передам.

– Не буду. Сука, ни одной передачки нет, всё пропивает. Что я ей напишу?

– Как хочешь. В таком случае пока. Ни пуха тебе.

– До свиданья. Не забудьте попросить насчёт камеры.

Когда Васильева увели, Кивинов заглянул в оперчасть.

– Мужики, Васильева можно пересадить? Говорит, обижают шибко.

– Ты что? Камеры и так переполнены, по двенадцать человек сидит, спят по очереди. Тут не до переводов. А Васильев у нас находится в 37-й, если я не ошибаюсь… Точно. Так это самая спокойная, пускай спасибо скажет, что в другую не попал.

Кивинов вышел. «Неудобно с Васильевым получилось. Всё-таки жаль его, хоть ничего толкового он и не рассказал».

Глава 2

Вернувшись в отделение, Кивинов зашёл к Соловцу. У того сидел молодой парень южной национальности.

– Привет, Андрей Васильевич. Познакомься – наш новый сотрудник – Каразия Эдуард Александрович.

– Можно просто Эдик, – произнёс парень, протягивая руку.

– Откуда? – поинтересовался Кивинов.

– Из Гагр, но в Питере уже пять лет, институт здесь закончил, потом на посту в Выборгском стоял.

– Он пока у Дукалиса в кабинете посидит, потом место найдём.

– Наше отделение становится интернациональным – есть латыш, украинец, теперь вот абхазец. Менты всех стран – объединяйтесь.

– Что в тюрьме? Толковое есть?

– А, – махнул рукой Кивинов, – сказок понарассказывал и ничего конкретного. Только время зря потерял.

– Бывает. Зайди в дежурку, материалы получи, вчера насыпались.

Кивинов вышел и направился к дежурному. Жара на улице сказывалась на атмосфере в помещении. Дежурный, расстегнув рубашку, сидел за пультом и обмахивался газетой. Сапоги стояли рядом, наверно, в качестве освежителя воздуха.

Помдеж курил у окна, пуская дым колечками. Сейчас было самое спокойное время суток, когда дежурная часть могла немного расслабиться. Обычно в это время из-за дверей дежурки доносилось постукивание игральных костей или удары фишек домино, но сегодня, вероятно, из-за жары никто не играл. Мозги плавились. Но через два часа всё изменится. Помещение наполнится гомоном доставленных постовыми пьяниц, БОМЖей и хулиганов, стенаниями потерпевших, плачем потерявшихся детей и прочими, ни с чем не сравнимыми звуками, возникающими только в милицейских дежурных частях. В такое время Кивинову нравилось бывать здесь по двум причинам: и с чисто профессиональной точки зрения в общем шуме ухо оперативника могло уловить информацию, не слышимую другими – и из любопытства посмотреть на праздник человеческих страстей.

Порой тут в течение получаса разыгрывались и комедии, и драмы, созданные невидимым режиссёром, возникали курьёзные и нелепые комбинации, проявлялись и самые низкие пороки людей, и подлинное благородство. Ситуация менялась иногда в течение какой-то минуты, но никогда не выходила за рамки, удерживаемая крепкими руками дежурного. Поэтому эта фигура была уважаема в отделении и по авторитету занимала, пожалуй, второе место после начальника.

Конечно, если дежурный сам по себе был фигурой, а не тонущим в океане моряком, хватающимся в панике за всё что угодно, лишь бы удержаться на плаву, Кивинов зашёл в помещение дежурки. Над камерой висело световое табло, принесённое кем-то со станции метро и возвещающее, что «Посадки нет». Вот только после буквы «О» краской была вписана ещё одна буква «Д», в результате чего получилось «Подсадки нет». Когда в камере кто-то сидел, табло загоралось.

Также на стекле «аквариума» была выведена приятная глазу фраза «Кабинет психологической разгрузки», а внутри, на специальной полочке, лежала церковная и юридическая литература. Главное забота о человеке. Обидно только было, что человеки, попадавшие в «аквариум», этого не понимали, и поэтому юридическая литература вся шла на самокрутки, а церковная – на туалетную бумагу.

Взяв книгу происшествий, Кивинов пробежал глазами страницу. Так, что тут мне – угон, кража велосипеда, кража доверием золота, потеряшка и мошенничество. В общем, терпимо, думал, будет хуже. Если считать всё остальное, всего четырнадцать материалов.

– А потеряшка почему мне? Ими же участковые занимаются.

– Твой участковый в отпуске с сегодняшнего числа, поэтому тебе отписали.

– А чего заявительницу не опросили? Голое заявление и всё. Кто заяву принимал? Лущук? Он же теперь только через три дня придёт. Ладно, пойду разбираться.