Богоматерь лесов - [65]

«Понятно», — выдохнул Томми. «Твои страдания невыразимы, Том. Но страдание позволяет нам приоткрыть тайну Бога. Страдание дает нам возможность познать Его». — «Ясно». — «К тому же страдание имеет искупительное значение. Боль приближает человека к Богу, причем не только самого страдальца, но и его близких, понимаешь? Всех, кто рядом». — «Да». — «Искренняя молитва спасает душу больного, Господь возвышает его, и, если он грешил, он будет прощен». — «Понятно». — «Я каждый день молюсь за твою душу, — сказал священник и взял безжизненную руку юноши в свою. — Я прошу Господа утешить тебя. Прошу не оставлять тебя».

Теперь отец Коллинз беспокойно ворочался в постели, разглядывая мускулистое тело Спасителя на стене. Казалось, что тот наблюдает за ним. Скоро, подумал отец Коллинз, он предстанет перед епископом, чтобы вместе с ним проанализировать первый год своего служения и решить, какое будущее ждет его как духовное лицо. Действовал ли он in persona Christi Capitis[27], соблюдая священнические обеты, и намерен ли продолжить служение? Он представил себе напыщенные разглагольствования епископа, который на самом деле всего лишь чиновник в ризе. Непреклонный, надоедливый традиционалист с глазами-бусинками, подвижными и выразительными руками и скверным запахом изо рта. Отец Коллинз скажет ему, что молитва и размышления привели его к мысли о необходимости сделать перерыв в отправлении своих священнических обязанностей и заняться углубленным самоанализом. Он будет красноречив и раскован, искренне и свободно рассказывая о своей внутренней жизни. Он будет произносить слова «воля Божия» так, точно его собственная воля никоим образом не может повлиять на исход дела.

Но все это еще впереди. Пока же в его захолустном приходе случилось явление Девы Марии, и события разворачивались самым стремительным образом. Священник представил автобусы, набитые возбужденными паломниками. Сооружение церкви. Энн, которая превращается в объект культа, заменяя собой разнообразные земные проявления веры, привычные отцу Коллинзу. По словам Энн, там была тысяча человек. Наверняка их было куда больше. А сколько их будет завтра? Неожиданно он услышал стук в дверь. Как он выглядит в трусах и футболке? Он приподнялся на локте, стараясь принять более мужественную позу.

— Да, — сказал он. — Заходи, Энн.

Его сердце затрепетало — его раздирали противоречивые чувства. Она открыла дверь и проскользнула внутрь, бесшумная, точно тень.

— Я не могу уснуть, — сказала она. — У меня снова началась аллергия. И я… я не перестаю думать о… о разных вещах.

— Думать — это нормально, Энн.

— У меня дурное предчувствие.

— Не тревожься. Господь с тобой. Иногда просто нужно с кем-то поговорить. Поделиться своими тревогами. Излить душу.

— Да.

— Будь со мной откровенна, Энн.

— Хорошо.

— О чем ты думаешь? Что не дает тебе уснуть? Расскажи мне о своих тревогах, Энн. Спроси себя, что тебе мешает, и расскажи мне все не тая.

— Это нетрудно.

— Рад это слышать, — ответил священник.

Его сердце заколотилось еще сильнее. Он понял, что готов бросить всё. Бросить всё, исчезнуть, стать другим человеком. Она была именно тем, чего он желал, в ней одновременно воплощались Бог и вожделение.

— Вы знаете, что я хочу сказать, святой отец.

— Надеюсь.

— Я думаю про строительство церкви. Церкви Пресвятой Девы.

— Так я и знал, — солгал священник.

Она сидела на его постели, чихая, шмыгая носом и сморкаясь, и он ностальгически вспомнил школьные годы, когда пучина ночи казалась исполненной невыразимой чувственности. Энн подтянула колени к подбородку; эта поразительная гибкость делала ее особенно притягательной: наверняка она с легкостью могла бы принять любую позу, описанную в Камасутре. Она сняла джемпер и сидела на его кровати в шароварах и футболке, сквозь белый трикотаж ему был виден один из ее сосков. Впрочем, подобные вещи мужчина готов созерцать бесконечно, и, сделав над собой усилие, он отвернулся; теперь ему не давала покоя мысль, что для ее груди этот сосок слишком велик.

— Думаю, — сказала она, — если я правильно понимаю катехизис, мне нужно обязательно принять крещение.

— Что?

— Я заглянула в ваш катехизис, просто чтобы проверить. Мне не спастись, если я не буду крещена.

— Это тоже сказала Дева Мария?

— Нет, святой отец, она об этом не упоминала.

— Тогда откуда такие мысли?

— Они появились давно, — сказала духовидица. — Я же говорила, я боюсь дьявола.

Отцу Коллинзу было неловко разговаривать с девушкой, лежа в спальном мешке в трусах и футболке. Может быть, она просто ненормальная: сидит у него на кровати бледная как смерть и донимает его разговорами о дьяволе — безумная сирена, обольстительница, посланная разрушить его жизнь, уничтожить его как священника. А может, и нет. Он не знал. Но что она делает в его постели?

— Послушай, — попросил он, — давай отложим этот разговор. Все это становится несколько странным.

— Странным?

— Не забывай, я священник, а ты юная девушка. Сидишь у меня в постели среди ночи. Что, если бы нас увидели сейчас твои телохранители? Согласись, со стороны это выглядит странновато, если не сказать подозрительно. Люди сказали бы, что это непозволительно. И безнравственно. Если нас сфотографировать, моей карьере конец. Мне придется оставить свою должность.