Богиня судеб - [39]

Не всегда Дигон бывал справедлив, ибо горячность и чисто аккерийская взрывная натура его иной раз запросто подавляли разум, смешивали мозги в одну пресную кашу; кроме того, не всегда справедливость он понимал так, как понимали её другие. Нынче, например, он мог бы обоих стражников прикончить только за то, что они осмелились потревожить его воплями во время трапезы, и лишь благодушное настроение, наступившее после приема пищи, спасло этих нахалов от дикой и страшной в своем проявлении ярости Дигона. Вряд ли после того его мучило бы раскаяние. Скорее, он забыл бы о тех, кого отправил в Ущелья из-за такого пустяка как шум в харчевне - или вспомнил бы, но без сожаления, а с усмешкой. Да, могло быть и так.

Но случалось и совсем иначе. Порой та чаша весов, на коей находилась его справедливость, перевешивала ту, на которой кучкой пепла лежала чужая. Жизнь человека была предметом сего спора. Спасенная Дигоном от чьей-либо злой воли, эта жизнь оплачивала его счет, обеспечивала равновесие перед богами, и даже суровый Стах не смог бы отрицать величия сына своего. Сыну же на высокие материи было наплевать. Он вовсе и не думал о спасенных им, как не думал и о погубленных им. Он просто жил - так, как умел; шел туда, куда вела судьба; действовал так, как велела природа. А чувства и объяснения этих чувств - занятие, не достойное воина...

Сумерки наступили, но Дигон все стремил вороного вперед, уже по степи. Ветер свистел в его ушах - вольный ветер, вырвавшийся из плотных серых стен города на простор, сейчас сияющий серебром под новорожденным лунным светом. Две-три звезды ещё не начали светить в полную мощь; пока они только тлели, и все же свет дрожал в них, постепенно разгораясь, разрастаясь, готовясь к долгой ночи. Вот оно - царство мрака, - грядет, принося с собою страх, озноб, сон и дрему; пробуждая низменные чувства в слабых людях и охотничьи инстинкты в сильных животных.

Слава Митре и прочим богам, в окрестностях Тима не водилось ни диких львов и тигров, ни гнусных гиен, ни змей. Так, пробежит иной раз пума или бродячая собака, коих развелось в последнее время множество, и не только в Тиме. Дигона эти животные не волновали. Спал он чутко, и даже мягкий шаг пантеры разбудил бы его в самой середине крепкого сна. Да и верный меч всегда был рядом - не пройдет и четверти мига, как аккериец выхватит его из ножен в случае опасности... То есть даже если б в Тиме водились львы и тигры, аккериец не стал бы торопить коня и отказываться от ночлега.

Спешившись возле небольшого холма, вкруг которого валялись охапки свежескошенного сена, Волк соорудил себе из них пахучее ложе, вбил в мягкую, уже похолодевшую без солнца землю колышек и привязал к нему вороного, затем лег. Сон пришел к нему сразу. Сон был плотен и покоен. Ни вздоха тревоги не вырвал он из глотки Дигона...

* * *

Но потом в сон этот просочилось нечто странное. То ли обрывки воспоминаний, наяву уже не восстанавливаемые избирательной памятью, то ли предупреждение на будущее - там, в чертогах бога Хипноша, что владеет искусством погружать человека в вязкие теплые болота сна не хуже, чем Дигон владеет искусством драться, аккериец не умел понять, что к чему. Он только видел лица, дома и дорогу, долгую словно жизнь отшельника, ощущал чьи-то прикосновения, слышал голоса, но сам не ходил и не говорил. Хорошо ли было там? плохо ли? Пожалуй, ни то и не другое. Там было никак. Чувства Дигона, коих на самом-то деле у него всегда было достаточно, хоть он сам и не готов был в этом признаться даже себе, сейчас спокойно дремали. Сторонний наблюдатель, он ничего особенного не видел в сем сне, хотя он ему и не нравился.

Вот прекрасное лицо Белит, его возлюбленной, погибшей много лет назад. Оно лишь промелькнуло, но Дигон точно знал, что тревоги и тоски не отражали темные глаза. Вот равнодушная физиономия старого солдата Кумбара прошло всего-то две луны с того дня, как аккериец попрощался с ним у стен Иссантии - столицы Багеса. А вот опять эта дорога... Никого нет на ней, только вдали слышны какие-то тихие голоса...

Внезапно Волк проснулся. Рука его за миг до пробуждения уже легла на рукоять меча. Откатившись в сторону от сенного ложа своего, он черной тенью распластался на земле, готовый в любой момент взметнуть меч и поразить врага. Но сначала нужно было убедиться, враг ли там...

Шаги приближались. Легкие, мерные, они принадлежали не человеку лошади. Но одна, без седока, лошадь вряд ли появилась бы в степи, где одному только ветру привольно, а потому Волк затаился, дыша совсем неслышно, и вскоре уже разглядел в ночи, в пятистах локтях от холма, всадника, правящего в его сторону.

Вот он сделал остановку на миг и приподнялся в седле, высматривая что-то впереди, заметил вороного, который стоял прямо в снопе лунного света, и направил лошадь к нему. Он не сделал и двадцати шагов, как аккериец, видевший в темноте как кошка, разжал пальцы, прилипшие к рукояти меча, выругался шепотом, и встал.

- Бурган тебя раздери, приятель, - хрипло сообщил он во тьму. - Ты разбудил меня!

Глава четвертая. В Рухе