«управляющий, казначей князя» (Русская Правда), которое также могло иметь значение «должностное лицо на волоке» (смоленская грамота 1229 г.)
>18. Очевидно, что название данного населенного пункта, давшее название и самому святилищу, было связано с древнерусской колонизацией данного региона. Поскольку последний раз слово
тиунъ встречается в письменных памятниках под 1488 г.
>19, это название деревни должно было возникнуть достаточно рано. В-третьих, явная связь святилища с земледелием, изображение на нем корабля и лестниц также указывает на хозяйственный уклад скорее русского, а не финно-угорского населения. В-четвертых, сами изображения на камне находят свое объяснение именно в славянском язычестве. Весь комплекс изображений Тиуновского святилища заслуживает отдельного исследования, однако из-за недостатка места здесь мы будем вынуждены ограничиться тезисным изложением интерпретации мужских изображений. Самым крупным изображением на камне является молниеподобная фигура в пышном солнцеобразном головном уборе, держащая в правой руке молот. В пантеоне Владимира аналогов ей нет, однако она полностью соотносится с реконструированным автором этих строк образом Сваруны – архаичного божества, соединяющего признаки громовержща Перуна и бога-кузнеца Сварога, отца бога солнца Дажьбога
>20. Следует добавить, что со Сварогом наши предки также связывали изготовление первого плуга, что также полностью соответствует земледельческой ориентации святилища. Вторая фигура стоит на олене, держа в правой руке лук и колчан со стрелами. Над фигурой изображена звезда с идущими от нее вниз лучами. Лук указывает на то, что перед нами фигура охотника, которую мы можем соотнести с древнейшим образом прародителя человечества – Небесного охотника, которого наши предки на самой заре своей истории видели в созвездии Ориона. Как было показано в специально посвященном ему исследовании
>21, данный образ является не только индоевропейским, но и общечеловеческим в прямом смысле этого слова. Белорусам он был известен под именем Боя, называли ли его так создатели Тиуновского святилища, нам неизвестно. То обстоятельство, что фигура охотника стоит на олене, следует соотнести со скифскими оленными камнями, в верхней части которых изображалось три линии, символизировавшие созвездие Ориона, а в средней части олени. Дополнительным подтверждением правильности подобной интерпретации является то, что один из трех визиров Тиуновского святилища был ориентирован именно на созвездие Ориона. Третья мужская фигура на камне, поврежденная в наибольшей степени, изображает вооруженного мечом всадника, возможно попавшего в ловушку, и сопровождающегося подписью, в которой первые три буквы достаточно уверенно читаются как «орь», а оставшиеся две предположительно как «ям». И.Ф. Никитинский первоначально попробовал объяснить надпись из западнофинского
орья – «раб, пленник, несвободный человек», трактуя ее в смысле «Смерть пленникам! Смерть врагам!». Однако в древнерусском языке слово
орь значит «лошадь», и, следовательно, надпись могла обозначать просто «всадник». В свой работе 2007 г. И.Ф. Никитинский сам отказался от финно-угорской этимологии данного слова в пользу славянской, трактуя его как «разоритель»
>22. Однако из-за максимальных повреждений третья фигура оказывается наиболее трудна для интерепретации. Таким образом, оценивая все эти данные в совокупности, мы вправе рассматривать Тиуновское святилище как памятник древнерусского язычества и использовать изображенные на нем персонажи для изучения образов славянских божеств.
При подобной разрозненности и скудости имеющихся у нас источников по богиням Древней Руси для лучшего уяснения их образов естественно обратиться к мифологии родственных народов, в первую очередь других славянских народов. Однако христианство и там сделало свое дело, постаравшись тотально уничтожить ненавистное ему язычество. В результате этого у южных славян не сохранилось даже ни одного имени языческой богини. В этом отношении несколько лучше обстоит дело у западных славян. Немецкие миссионеры и хронисты зафиксировали названия уничтожаемых ими божеств и некоторые аспекты их культа, однако это было описание извне, лишь внешней стороны языческой религии, которое дает мало материала для уяснения ее внутренней сущности. Описание веры своих предков оставили нам чешские и польские авторы, однако все они делались уже с христианских позиций, для которых язычество было опасным зловредным суеверием. Кроме того, зачастую эти авторы, стремясь блеснуть своей эрудицией, называли славянских божеств именами богов античной мифологии либо сравнивали их с ними, вольно или невольно подгоняя образы славянского язычества под образы религии Древней Греции и Рима. Все это также затрудняет их понимание. Так, например, Козьма Пражский, хроника которого была написана в XII в. и является наиболее ранним и достоверным источником по верованиями древних чехов, именует славянских богов Юпитером, Марсом, Беллоной, зятем Цереры, и мы лишь с большей или меньшей вероятностью можем определить, кого же именно из богов своих предков он имел в виду. Положение как будто облегчается тем, что древнечешская рукопись начала XIII в. Mater verborum (Мать слов) приводит соответствие отечественных и античных божеств и, в частности, сообщает о славянских богинях следующее: «Девана, дочь Летницы и Перуна – Диана, дочь Латоны и Юпитера. Лада – Венера, богиня любви, Цитерия. Летница – Латона. Морана – Геката, тройная [трехликая], или ночное светило, Прозерпина. Перун – Юпитер. Порвата – Прозерпина. Прия – Афродита по-гречески, Венера по-латыни. (…) Жива – Церера. Лето – Жива»
