Богини славянского мира - [11]

. Как отмечал В. Семенов, эти тучные богини воплощали иррационально-витальные силы природы. Как правило, у этих палеолитических «Венер» гипертофированно выделены ягодицы и груди, что указывает на их способность преумножать жизнь.

М. Гимбутас в свое время отметила: «Судя по несметному количеству изображений, доставшихся нам от доисторической Евразии, источником древнейших религиозных переживаний было великое таинство женской животворящей силы созидания. Великая богиня-Мать, из священного мрака утробы которой исходят все творения, была метафорой самой Природы, вселенского источника жизни и смерти, постоянно обновляющегося в непрерывной смене жизни, смерти и возрождения. (…) Древнейшие из вырезанных на скалах символов, как и изделия из рога и кости, являются прямым следствием глубочайшей веры в Богиню-дарительницу жизни, источник всего сущего»⁴⁶. Эта богиня олицетворяла собой все формы и проявления постоянно обновляющегося жизненного цикла. Исследовательница выделила три основные категории изображения богини: 1) богиня, олицетворяющая производительные силы природы, в ее ипостаси жизнедарительницы и покровительницы размножения; 2) богиня, олицетворяющая разрушительные силы природы, или богиня смерти; 3) богиня возрождения и регенерации, которой подчинены жизненные циклы всего природного мира. Поскольку смерть и возрождение неразрывно соединены как части естественного природного цикла то Богини смерти и возрождения нередко выступают как единое божество, что подчеркивает синхронность и взаимозависимость циклических функций⁴⁷. Анализируя символику мегалитических погребений, М. Гимбутас пришла к следующему выводу: «Вселенная и есть тело Богини, внутри которого происходят смерть и возрождение»⁴⁸.

Другие исследователи отмечали, что у этих палеолитических «Венер» почти никогда не изображались лицо и глаза. К этой особенности настолько привыкли исследователи первобытного искусства, что когда во Франции в Брассемпуи была найдена женская голова с изображенными глазами и носом, то она вызвала даже сомнения в своей подлинности – настолько резко эта находка контрастировала с безликими «Венерами» палеолита. Эту особенность ученые объясняют тем, что взгляда богини боялись, она, наподобие более поздней Медузы Горгоны греческой мифологии, внушала людям страх и ужас. Если эти наблюдения верны, то палеолитические «Венеры» соединяли казалось бы несоединимое, являясь одновременно и источником жизни, и источником смерти. При этом, если судить по памятникам древнего искусства, данное представление было весьма широко распространено: изображения женских фигур, как отметил В. Семенов, создавались по единому канону от Пиренеев до Русской равнины.

Объективности ради следует отметить, что у мужчин-исследователей встречается и другая трактовка изначального образа Великой богини: «Образ почитаемой богини глобален. И повсюду он носит сходные черты: она мать-родительница и в то же время злая, жестокая, кровожадная. Надо полагать, что когда женщины на дионисийских празднествах, доводя себя до исступления, разрывали на части животных и впивались зубами в их еще бившиеся в конвульсиях члены, они подражали образу свирепой богини. Пережитки представлений о неолитической богине сказались на образе Горгоны/медузы, на таких персонажах древнеегипетской мифологии, как дочь Ра, истребляющая человечество, или чудовище Амамат, пожирающая души грешников. Чтобы угодить богине, ей приносили человеческие жертвы, в ее честь убивали детей, совершали самоубийства, самоистязания, избивали друг друга. (…) По-видимому, богиня считалась не целеустремленно злой, а просто не различающей добра и зла, подобно животному или слепой стихии природы. (…) Образ такой богини не мог возникнуть на основе обожествления материнских предков. Это божество представляло собой персонификацию недоброй и вздорной мистической силы, от которой зависит судьба и жизнь людей»⁴⁹. Как и кукушка, Великая богиня не проявляла любви к тем, кому она дала жизнь.

Еще одним показателем произошедшей матриархальной революции стало изучение распределение мужских и женских символов на стенах пещер. На основании анализа 63 гротов А. Леруа-Гуран установил, что «женские знаки расположены главным образом в сакрализованных местах святилища (центральная стена зала, альков), тогда как мужские тяготеют к «проходным» частям пещеры»⁵⁰. Но из этого наблюдения следует вывод, что главенство в религиозной жизни в эпоху пещерного искусства принадлежало именно женщинам. Этот вывод подкрепляется и открытиями на верхнепалеолитической стоянке охотников на мамонтов в Мезине на территории современной Украины. Найденный там набор музыкальных инструментов был открыт в жилище, в котором помимо них были обнаружены такие специфические женские инструменты, как игла, шилья, украшения и браслеты, недвусмысленно свидетельствующие нам о том, что именно женщины исполняли экстатические музыкальные мистерии. Исполнялись они, по всей видимости, именно в честь богини. Связь именно женских мифологических персонажей с музыкой, песнями и танцами является чрезвычайно устойчивой и встречается на протяжении многих тысячелетий у различных народов. Выше уже отмечалось, что Великая богиня в описании Апулея держала в руке музыкальный инструмент, а в античной Греции даже существовала поговорка «Где только не танцевала Артемида!». Анализируя женские образы славянской низшей мифологии, такие как русалок у восточных славян, самодив у болгар, вил у сербов и богинок у западных славян, исследовательницы приходят к следующему выводу: «К наиболее характерным свойствам всех четырех демонов относится их любовь к музыке, пению, танцам. Более общими, свойственными всем персонажам нечистой силы являются способности к оборотничеству, к прорицанию, к знахарству и колдовству»