Боги нефрита и тени - [2]

– Переоденешься? Зачем? Только время терять. Отправляйся сейчас же.

– Мартин, я не могу так пойти…

– Иди, я сказал!

Кассиопея была практичной девушкой. Она посмотрела на кузена, раздумывая, стоит ли препираться. Пожалуй, нет. Мартин просто ударит ее, и она ничего не добьется. По его лицу было видно, что он только что с кем-то поссорился и теперь вымещал злобу на ней.

– Хорошо, хорошо, – сказала она примирительно.

Мартин выглядел разочарованным – он жаждал потасовки. Сунул ей деньги, и девушка отправилась выполнять поручение, даже не замотав шаль вокруг головы.

В то время как большинство женщин в мире стригли волосы вызывающе коротко и танцевали чарльстон, Уукумиле оставался местом, где выходить в город без шали было довольно смело. В 1922 году губернатор Юкатана Фелипе Каррильо Пуэрто объявил, что женщины могут голосовать. Но в 1924 году его застрелили – именно этого и стоит ждать, когда губернаторы запросто разговаривают на языке майя и не прислушиваются к правильным людям, стоящим у власти. И как только его застрелили, эту привилегию у женщин забрали. Вот еще – голосовать! Не то чтобы это имело значение в Уукумиле. На дворе 1927 год, но казалось, будто 1806-й. Революция прошла, но город нисколько не изменился. В нем не было ничего особенного, кроме скромной каменоломни, где добывали саскаб[1], использующийся на всякие строительные нужды. Говорят, неподалеку когда-то находилась плантация юкатанской конопли, но Кассиопея мало что знала об этом, ведь ее дедушка не был hacendado[2]. Деньги ему приносили доходные дома, которыми он владел в Мериде. Золото? Это вряд ли, скорее всего, это были просто разговоры.

Предполагалось, что страна после Революции, – а она растянулась на целое десятилетие[3] и была богата на события, – станет светской, и это красиво было написано на бумаге, но на деле до этого было далеко. Каждый раз, когда государство пыталось ограничить религиозную деятельность, в сердце Мексики вспыхивало восстание кристерос[4]. Вот и в этом феврале все священники в Гуанахуато и Халиско были задержаны за подстрекательство выступить против антикатолических мер, продвигаемых президентом. Однако в Юкатане было относительно тихо, пламя борьбы здесь не разгоралось так, как в других городах. Юкатан всегда был слегка в стороне, он был как остров, пусть даже атлас и уверял Кассиопею, что она живет на полуострове, отделяющем Мексиканский залив от Карибского моря. Так что совсем не удивительно, что в ленивом Уукумиле крепко держались за традиции. А их священник становился все ревностнее в том, что касалось морали. На каждую женщину в городе он смотрел с подозрением. Любое нарушение приличий фиксировалось. А как иначе? Женщины, они ведь произошли от Евы, слабой и грешной, съевшей запретное яблоко. Разве можно им доверять?

Если бы падре увидел Кассиопею сейчас, он бы схватил ее за руку и потащил обратно домой. А то бы и ударил. Но удар святого отца не такой сильный, как у Мартина, так что можно потерпеть.

Кассиопея медленно шла к городской площади, где стояла церковь. Мартин подождет со своими сигаретами. На площади теснились магазинчики: мясная лавка, галантерея со всякой всячиной и аптека; здесь же располагался кабинет городского врача. Небогато, но Кассиопея осознавала, что в Мексике полно городков, где и такого нет. И все равно она чувствовала неудовлетворение. Ее отец был родом из Мериды; когда женился, забрал туда маму, и там родилась Кассиопея. Она всегда думала, что это ее дом. Ну или в любом другом месте, не здесь. Здесь руки ее огрубели и стали некрасивыми от стирки белья в каменной lavadero[5], но хуже всего приходилось ее душе. Она мечтала о глотке свободы.

Знала точно – есть другая жизнь. В ней нет места умирающему деду, который подчинил своим прихотям весь дом, и высокомерным родственникам. Зато есть место роскошным автомобилям – как же ей хотелось проехаться хотя бы на одном таком! – вызывающим красивым платьям, танцам, танцам, танцам… и виду на Тихий океан ночью, совсем как на открытке, которую она украла на почте. Открытку она положила под подушку, и ночью ей снилось, как она купается под звездами, а потом танцует в платье с блестками.

Иногда она представляла красивого мужчину, который ведет ее в танце. Она вырезала из газет фотографии кинозвезд и складывала их в жестяную банку из-под печенья, в которой хранила все свои драгоценности. Ее воображаемый партнер был точь-в-точь как все эти красавчики, даже лучше. И несмотря на то, что сны у нее были очень яркими, она никогда не присоединялась к веселому перешептыванию кузин, рассказывающих о своих снах. Нет уж, лучше держать рот на замке, а фотографии в банке.

Кассиопея купила все необходимое и неохотно поплелась домой. Дом деда, окрашенный желтой краской, с узорчатыми решетками на окнах, был лучшим в городе. Дед гордился им, говорил, что он даже лучше, чем усадьба в Эль-Принципо, знаменитом поместье неподалеку от городка. Оно не принадлежало деду, и иногда Кассиопея думала, что он просто завидует.

Но дом хорош, тут ничего не скажешь. И снаружи, и внутри. Имея такие деньги, Сирило Лейва мог бы содержать семью в Мериде, но Кассиопея подозревала, что деду просто нравилось бахвалиться богатством перед людьми, рядом с которыми он рос.