Боги - [33]

Пир выдавался и впрямь феерическим: дело нашлось всем… Гермес на скорую руку кидал в котел главное блюдо дня, из которого предполагалось опять слепить мальчика. Зевс делал строгое внушение сынуле-Танталу.

Все остальные пытались добыть из Деметры недостающий элемент несчастного ребенка.

Деметра впала в кататонический ступор, мотала головой и с элементом расставаться не желала ни под каким соусом.

– Рвотное! – предлагала Гера. – С Кроном подействовало.

– Слабительное! – помогала Артемида.

– Живот вскрыть – и нормально! – выдвигал радикальный Арес.

Афродита подсовывала пред ясны глазыньки Деметре немытого мужа в надежде, что «ну, раз меня тошнит, то и с ней получится», Аполлон воспевал действо на кифаре, Афина, как самая мудрая, ждала, во что это выльется, а Дионис тупо произносил тосты, потому что и не заметил, что пир-то кончился.

В конце концов Гермес, заковыристо выразившись о таких помогатых, справился сам: выстругал плечо Пелопсу из слоновой кости, после чего своим колдовством мальчика оживил.

Зевс к тому времени тоже справился, скинув своего сына в Аид с напутствием: «Там разберутся»…

И в Аиде разобрались, придумав Танталу сразу массу пыток. Во-первых царя до подбородка засунули в речку. Мало того, что он мучается, аки младенец от отсутствия сухого и теплого, так еще и не может выпить ни капли, потому что любую попытку нагнуться/упасть/присесть вода встречает радостным «бульк!» и исчезновением. С берега такие же хитрые деревья играют с Танталом в «Хочешь яблочко? Возьми! Э-э, не дотянулся, да-да». А еще над головой Тантала вечно висит готовая вот-вот рухнуть глыба, так что он страдает от экзистенциальных вопросов типа «А больно будет? А я же мертвый… А есть ведь хочется… А если я живой? А если она упадет? А больно будет?» – и так по кругу.

Из непроверенных источников

Особо безбашенные аэды доносят, что Аид питал к Танталу некоторую нежность – за прекрасный аргумент в любых спорах с тещей. Теперь любая перебранка типа: «Ты – подземный тролль!» – «Ты старая дева!» – «Ты неудачник!» – «Ты плакса» – «Ты чудовище», – заканчивалась торжественным аидовским: «Ты ела человечину!» и деметровским «…блин, опять выиграл».

46. Ну, полный Пелопс…

У Пелопса – да-да, это который сын Тантала, а по совместительству – вкусная и полезная пища для богов – жизнь как-то не складывалась. Да и прямо скажем: какая уж тут жизнь, когда досье на парня могло бы выглядеть примерно так:

Психологические травмы: в наличии. Убит, расчленен, приготовлен собственным отцом, воскрешен бессмертными богами (далее – список последствий, от истерик до энуреза).

Физические травмы: в наличии. Плечо съедено Деметрой. Протезирование из слоновой кости осуществлялось профессионалом по всему, т.е. Гермесом. Недостаток: протез явно выделяется цветом, отчего кажется, что у пациента кожное заболевание (прим.: слегка пятнист).

Семейное положение: отец низвергнут в Тартар за кощунство. Срок: вечность (далее – длинный список примечаний, как такое влияет на неокрепшую юную психику).

С таким-то анамнезом Пелопсу было просто противопоказано сидеть на троне Сипила, и он на нем, натурально, не удержался. Трон у него быстро отвоевал царь Трои, Пелопс быстренько собрал вещички, нагрузил их на несколько кораблей и отбыл на юга.

Почему-то юга оказались в стороне Греции, где Пелопс с соратниками и осел – на полуострове, который в приступе оригинальности окрестил Пелопоннесом.

На новом месте Пелопс занимался прямо противоположными делами: лечил психику и крутил роман с Посейдоном. Посейдон таким поворотом дел был вполне доволен и даже подарил любовнику и внучатому племяннику колесницу с упряжкой – мол, давай, занимайся иппотерапией (лечением лошадьми), активнее поправляй психику! Видимо, бедный прожеванный Пелопс немного не так понял насчет иппотерапии, потому что вскоре влюбился в девушку по имени Гипподамия («смирная лошадь»). Девушка с таким поэтическим именем была дочкой Эномая – царя города с не менее поэтическим названием Писа.

И сулила эта влюбленность Пелопсу, простите, нечто прямо созвучное с названием города.

Когда-то давно какой-то оракул выдал Эномаю, что, видите ли, его убьет зять. С этих пор царь Писы серьезно был озабочен тем, чтобы его дочка осталась старой девой до пенсии. К несчастью, дочка была красивой, а потому женихи лезли, как осы на мед в шоколаде. Разгон метлой, прямые отказы в духе «у тебя ноги кривые, тебе не быть моим зятем» и бодрые пенделя на женихов не действовали: те перли, как лосось на нерест. И в один прекрасный день Эномая таки осенило: «Эврика! Я лучший колесничий во всей Греции, так почему б мне не заявить, что я выдам дочку только за того, кто победит меня в этом деле! Ну, а чтобы так не ломились… а, пожалуй, буду-ка я головы проигравшим отсекать. И дочь не замужем, и мне не скучно».

Блестящая мысль тут же и была реализована.

Сначала по инерции женихи все-таки перли. Но после того, как Эномай одержал первые пять побед и приколотил к дверям своего дворца первые пять голов – количество желающих начало плавно убавляться…