Боги грядущего - [104]

— Значит, и вы смертны, сволочи! — ликующе вскричал Головня, всаживая ему в грудь хищно сверкнувшее лезвие. — И вам страшно подыхать, уродам!

Полный ненависти, он снова и снова вонзал заалевший клинок в обмякшее тело. А недалеко от него сгрудились всадники и танцевали на одном месте, втаптывая кого-то в землю. В облаке пыли тонула отброшенная громовая палка. Над мычащим, ревущим стадом Ильиных взметались корневища артамоновских плеток. Слышалась ругань, плач и лошадиное ржание. Головня захохотал, потрясая ножом, и, преисполненный упоения от победы, возгласил, устремив взгляд в кожистое с подпалинами небо:

— Вижу Твою длань, о великая богиня! Чую взор Твой, моя госпожа! Да поразишь ты всех врагов так, как поразила их сегодня! Да воссияешь в торжестве и славе!

А затем, повинуясь порыву, с плотоядным рычанием принялся отрезать голову пришельцу.

— Вот что будет с нашими врагами! — ликовал он, за волосы поднимая отрезанную башку над собой. — Так падет всякий, поднявший десницу на служителей Науки!

Курчавая черная голова в его руке таращилась слепыми бельмами. Кровь капала на сухой пырей, стекала по запястью вождя, окрашивая его в багровый цвет. Головня вскочил в седло и поехал мимо разметанных костров, поваленных плетней с поломанными ребрами-прутьями и раскатанных поленниц с торчащими из-под груды дров ногами в берестяных подметках.

— Глядите, глядите на ваших бывших хозяев! — кричал он Ильиным, показывая отрезанную голову. — Вы, предатели нашего края, смотрите, какова судьба противящихся Науке! Жалкие лемминги, вы отдались под власть зла и участь ваша будет печальна. Отныне и вовек вы будете пребывать в неволе у сынов света и истины, отрабатывая свой грех. И лишь тот, кто откроет свое сердце правде, кто примет Науку как свою богиню, отказавшись от прошлого, тот войдет в число избранников Божьих. Вы слышали глас богини, подонки? Мотайте на ус, негодяи! — Он опять поднял голову пришельца над собой, потряс ею, показывая своим людям. — Видите, какова сила Науки? С нею одолеем любого врага. Вот они, ваши демоны, валяются мертвые. Не помогли им ни чародейство, ни громовые палки. Отныне и впредь будем бить этих темнолицых везде, где видим. Чтоб ни один не ушел. А вам, мои воины, за храбрость и верность каждому дарю по две Ильинских коровы, по две лошади и по два раба. Оставим мирный труд невольникам, они будут кормить и поить нас, мы же с молитвой на устах станем готовиться к решающей битве с силами зла. Упражняйтесь в стрельбе из лука, занимайтесь копейным и ножевым боем — вот достойное занятие для защитника веры. Так распорядилась Наука и так будет отныне всегда. Знайте же: нет теперь ни Рычаговых, ни Артамоновых. Кровь, пролитая сегодня, навеки породнила вас. Теперь вы — единый народ, великий и непобедимый. Да отнимется язык у всякого, кто помянет прошлое. Да падет позор и гнев богини на того, кто станет чваниться своим благородством. Я, Головня, самолично закую его и сделаю рабом.

Ликующий крик воинов раскатился над спрятавшимся в суходоле стойбищем, ударился о твердое, в морщинах, небо и утонул в шуме волнуемых ветром крон. Разбежавшиеся из становища собаки брехали на непрошеных гостей из зарослей полыни и мед-травы. Неостановимым гнетущим гулом висел над согнанным людом бабий вой.

— Лучина, Сполох, Хворост, свяжите этих недоносков по пять, — приказывал вождь. — И разузнайте, где табун. А ты, Жар, возьми эту башку и укрась ее как-нибудь, чтобы издали было видно. Хочу, чтобы ее несли впереди обоза.

Костреца погребли в суходоле, возле самой опушки. Опустили в глубокую яму, завалили землей, а сверху воткнули нож и положили седло — особое, Артамоновское, с высокой лукой. Так повелел Головня — дабы каждый видал, кто здесь похоронен. В прежние времена старики сами уходили в тайгу умирать, а если смерть настигала внезапно, то хоронили просто, без изысков: закапывали землей, сверху кидали камни, чтоб покойник не вылез из могилы, жаждая человечьей крови, да еще выстилали еловыми ветками путь от ямы до жилища, чтоб, если все же выберется, исколол ноги, идучи к живым. Яроокая, вдова Костреца, закидывалась плачем, обнимая свеженасыпанный бугор, глухо причитала, елозя лицом по сухим глинистым комьям, скребла пальцами по могиле, словно хотела откопать мужа. Все простила ему сейчас — и небрежение, и обиды, и тяжелую руку. Головня подступил к ней, поцеловал в белесую макушку, бережно взял под руки.

— Ты среди вдов наисчастливейшая: муж твой первым погиб за Науку. Отныне будет нам проводником в том мире. Помни: умерло тело, но не душа.

Бабы увели ее в становище, а Головня взобрался на бугор и обратился к стоявшим вокруг людям с речью.

— Нет высшей чести, чем погибнуть в бою против служителей зла. Каждый да стремится к этому! Таких отличает богиня, а имена их у всех на устах, и память о них вовек не развеется среди живущих. Покуда жив последний приверженец Науки, им будут приносить требы и молиться, как духам добра и света. Можно ли желать большего? Поклянемся же братья, что отомстим мерзавцам за смерть нашего товарища.

— Клянемся, — выдохнули воины.