Богема с Невского проспекта - [3]

ИРИНА ВАСИЛЬЕВА, митьковская художница

Однажды я с сыном Ваней пошла половить рыбы в Фонтанке, недалеко от Невского. В воде вместо рыбы плавала надувная резиновая женщина. Мы её выловили крючком с удочки, принесли домой. Я её нарядила в своё платье и связала ей шляпку. Только после этого её можно было держать на кухне как артобъект.

ГЛЮКЛЯ, актуальная художница

На Невском я люблю предаваться знаменитой питерской экзистенции — в белые ночи брести по проспекту с друзьями и громко петь хором. Обычно в хоровом пении участвуют моя подруга Цапля, писатели Александр Ильянен и Николай Кононов, а также философы Виленский и Магун. Громче всех обычно поёт арткритик А.Скидан.

ВЛАД ВОСТРОВ, ди-джей

Однажды я белой ночью шёл по Невскому. Было где-то 4 утра, и по проспекту ехала поливальная машина и поливала асфальт. Я попросил, чтобы водитель меня подвёз. Он не только меня провёз по всему Невскому, он дал мне ещё понажимать на кнопочки и пополивать Невский. Это было здорово.

СЕРГЕЙ АЛИПОВ, скульптор

Невский, площадь у Казанского собора. В 1991 году я там простоял не один час, собирая подписи горожан в поддержку переименования Ленинграда в Санкт-Петербург. Я был автором текста на плакате, под которым собирали подписи. «Вернём город святому апостолу Петру! Долой имена палачей с карты нашего города!». Ко мне подходили простодушные совки, подозрительно смотрели на меня и спрашивали: «А кого вы имеет в виду? О ком это вы — что он палач? Уж не о…». Тут начинался ужас на лицах, споры, угрозы. А некоторые очень спокойно относились. Охотно ставили свои подписи. Мне приятно, что в том, что мы сейчас живём в Санкт-Петербурге, есть моя лепта.

МИХАИЛ САПЕГО, хозяин издательства «Красный матрос»

Со мной на Невском 6 сентября 1988 года произошла история, наполненная метафорическим смыслом. У меня тогда был плохой период жизни — не было работы, кончились деньги, к тому же я сильно пил у своего друга в квартире на Невском, возле площади Восстания. Ботинки мои совсем развалились, и мой друг Андрей подарил мне свои огромные ботинки, на несколько размеров больше. Вечером вдруг мы ужасно с ним поругались, и я решил уйти от него к своей подруге, которая жила у Адмиралтейства. Он обиделся, и отобрал у меня свои ботинки. Я пошёл босиком по всему Невскому. Это было ужасно: холодно, мокро, жёстко.

Весь продрогший я пришёл к своей девушке, а она, увидев меня в таком виде, рассвирепела, и не пустила меня. Чтобы не погибнуть от холода, я влез на чердак, закутался в какую-то стекловату и грязные газеты, и так провёл всю ночь. Утром моя подруга сжалилась надо мной, пустила к себе, напоила чаем, и мы занялись решением проблемы с обувью. Нашли вдруг абсолютно новые бело-синие полукеды женского размера, я в них как Золушка втиснулся и пошёл по Невскому к метро. Я шёл по Невскому маленькими шажками, как гейша, кряхтя от боли, весь в голубином дерьме и ошмётках стекловаты и понимал, что дарю прохожим радость своим видом. Так за один день мои ноги получили всю палитру дискомфортных ощущений — от ношения обуви не своего размера до длинного прохода босиком…

ЕЛЕНА ПАРШИНА, художник

Мне больше всего запомнился день закрытия Сайгона. На двери предварительно появилась надпись о том, что Сайгон работает последний день, и что он закрывается на реконструкцию. Никто ещё не знал, что это будет навсегда. На следующий день вдруг весь Невский заполнился альтернативной молодёжью. Я никогда ещё не видела такого количества людей, от которых веяло свободой. Мы все шли по Невскому каким-то огромным альтернативным потоком, отличающимся от скучной безликой массы обывателей. От этого веяло чем-то грустным, но и ветром свободы, грядущих перемен. Это было как первая демонстрация нового поколения, которое будет жить по-другому…

АРСЕН МИРЗАЕВ, поэт

Вышли мы как-то с Пашей Крусановым на Невский из дома, где была знаменитая сосисочная и где жил знаменитый писатель Володя Алексеев. И вот мы на Невском. Куда идти — не ведомо. Что делать? Заняться чем? Стоим на Невском, одни, а вокруг — и вечных, и проклятых вопросов — тьмы и тьмы. Вдруг видим — девчушка в платьице ситцевом. На вид лет пятнадцати. Стоит. Дрожит. А на улице ночь. Хоть и лето, да холодно. Подошли, качаясь. Паша тут же к девчушке — с грозными расспросами: «Кто такая? Почему здесь? Зачем в платьишке ситцевом? Иль не знаешь о комендантском часе, мною объявленном?!» Испугалась девчушка, глазками заморгала, ушками захлопала, задрожала вся от ужаса внечеловеческого. Страшен во гневе Павел Васильевич, виртуальный воин Незримой Империи, модератор Небесного Петербурга. Как быть? Кто виноват? Неужто я отдам девицу на поруганье Псам Гекаты, цепным собакам Вечной Тьмы? Пробираясь сквозь толпы сколь вечных, столь и проклятых вопросов, я и не заметил, как модератор небесный куда-то исчез, а я остался один на один с дрожащей девчушкой. В парадняке каком-то, у батареи.

Часа два ушло на то, чтобы вникнуть в девчушкин вопрос, но, в результате, так его и не понять. А интересовалась кроха ночная — тварь ли она дрожащая или право имеет узнать, что хотел от нее кучерявый носитель духа воинственности, чего добивался сей хранитель сознания имперского. Призналась пигалица, что бабочка она, кромешница, недетской жизнью живет с младых ногтей, кровь пьет взрослых мужских человеков, кошельки их делает легче, воздушнее — в обмен на тело свое, младое, незнакомое. Разрыдалась нимфетка-лолитка-лорелейка-лилитка-лариска. Ну, и что оставалось мне делать? Я привез ее в дом своей мамы (не вести же к жене и ребенку!). Накормил чем послал мне Всевышний. Полечил (простудилась девчушка). Дал поесть аспирину немного. Вставил градусник (Ржевский, заткнитесь!). Уложил на диван, дал подушку. А наутро вернулся обратно (ночевал у жены и ребенка), обнаружил, что наша девчушка — с волчьей пастью, губой, как у зайца; дал рубля два иль три на дорогу и пустил по воде, как кораблик… Пусть плывет себе с миром девчушка и ту ночь вспоминает на Невском, аспиринчик и мамин диванчик, на котором… А был ли диванчик?!