Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне! - [25]

Но его никто не слушал. Князья галдели, наперебой поддерживая предложение Олега, который уже чувствовал себя победителем.

Мономах покосился на Святополка. У того на глазах разваливалось его государство, а он словно воды в рот набрал. Он ехал на этот съезд, ожидая покаяния побежденного Олега, которого осудят князья, а потом дадут снисходительно какое-нибудь незначительное княжество, и никак не ожидал такого поворота событий.

Мономах заговорил вновь:

– Опомнитесь, братья! Ведь половцы угрожают нам. Или вы забыли притчу о прутьях? Если забыли, так напомню. Поодиночке каждый прут сломать легко, но связку никогда не сломают.

– Не беспокойся, Владимир Всеволодович, – сказал Олег. – Мы будем соблюдать единство Русской земли перед лицом внешней угрозы и во всем повиноваться великому князю. Собственно, для этого только, – добавил он нагло, – нам и нужен великий князь.

Про себя же Олег подумал: «Ты прав, поодиночке каждый прут будет ломать легко. Но не половцы будут ломать прутья, а греки. А потом при помощи греков я снова восстановлю единство Русской земли, моей Русской земли».

– О каком единстве ты толкуешь, – возмутился Мономах, – если вы уже рушите единство? Восстановить его будет невозможно. Вы, аки волки, рвете Русь на куски по случайным границам княжеств.

– А не боитесь ли вы, любезные братья, – спросил Василько, поддерживая Мономаха и его сына, – что ваши посадники тоже захотят столько воли, сколько могут взять?

– Со своими посадниками, – заметил Давыд Игоревич, – мы как-нибудь управимся.

– Допустим, – заметил Мстислав, – но вы начнете делить княжества между своими сыновьями. Я не знаю, где предел распада, где-то он, конечно, есть, но около двухсот княжеств на месте единой Руси вполне может возникнуть.

Удивительно, но Мстислав почти угадал число.

– Не пугай, Мстислав Владимирович, дорогой мой крестник, – усмехнулся Олег. – У страха глаза велики. Не будет этого никогда. Зато каждый будет владеть отчиной своей, и войны прекратятся.

– Напротив, – заметил Мономах, – лишенные единой власти, вы окончательно передеретесь друг с другом.

Но небольшая партия Мономаха, не поддержанная уступившим толпе алчных князей Святополком, уже проиграла. Князья начали азартно делить Русь сообразно тем правилам, которые предложил Олег. Святополку оставили Киевскую землю, отчину Изяслава, и титул великого князя. Святославичи поделили свою отчину: Давыд закрепил за собой Смоленск, Ярослав получил Муром, а Олег – Чернигов. Так, Мономах, отобравший Чернигов в бою, вновь утратил его в неравном споре. Давыд Игоревич получил вожделенный Владимир, на который, надо сказать, не имел ни малейшего права. Ростов и Рязань, присоединенные Мстиславом к владениям отца, также достались другим князьям, а Мономаху оставался только все тот же пограничный Переяславль.

– Итак, клянемся, – торжественно предложил Олег. – Клянемся блюсти единство земли Русской и подчиняться великому князю перед лицом внешней угрозы. Пусть каждый владеет отчиной своей, закрепленной за ним на съезде. Если же отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной.

– Да будет против того крест честной и вся Русская земля, – повторил Давыд Игоревич.

Олег первым поцеловал крест, за ним – Святополк, потом начали прикладываться другие князья.

Последним крест целовал Мономах.

– Клянусь, – проговорил он, – и я сдержу эту клятву, пусть навязанную мне. А вот вы, вы клятву нарушите.

С этими словами он покинул палату.

– Ну что, Мономашич, – нахально сказал Давыд Игоревич проходившему мимо Мстиславу, – против времени не пойдешь. Закончилось ваше время. Наступает наше, время удельных князей.

Мономах и Мстислав вдвоем возвращались из Любеча. Василько, которого Мономах звал к себе в Переяславль, поблагодарил, отказался и отправился в Теребовль, опасаясь набега половцев. И отец, и сын ехали молча.

– Что же это такое, отец, – спросил Мстислав, прерывая тягостное молчание, – творится на нашей земле? Не успели мы победить половцев в честном бою, как они разорили лавру. Не успел сначала ты, а потом я победить Олега, как он одолел нас коварством и в один день развалил Русскую землю. Словно зло всегда отвечает добру ударом на удар, и похоже, что зло сильнее. Неужто Сатана равен Богу? Неужто он, страшно сказать, сильнее Бога?

– Не говори так, сынок, – сказал Мономах, – это страшная ересь. Чудно слышать ее от тебя, всегда отличавшегося благочестием и так по-христиански ведшего себя в пору твоей войны с Олегом. За что он по-христиански же нас и отблагодарил, – с горькой иронией добавил князь.

– Но почему тогда творится это зло? – не унимался Мстислав. – Почему Господь не остановит козни Сатаны?

«Я понимаю, за что Бог лишил меня Любавы и покарал нелюбящей и уже нелюбимой женой. Я готов принять это, зная, что Он прав. Но остальное, то, что не касается меня… Чем Русь-то провинилась перед Ним?» – подумал Мстислав.

– Что есть добро и что есть зло? – вопросом же ответил Мономах. – Добро для нас – зло для половцев, и наоборот. Добро для меня – зло для Олега или Святополка.

– Но должно же быть совершенное добро, которое и воплощает в себе Господь, – возразил Мстислав. – Правы мы, а не половцы, потому что мы – христиане, а они – язычники. Правы мы, а не Олег со Святополком, ибо мы радеем о Русской земле, а они только о себе. Почему же совершенное добро не побеждает?