Богатыри и витязи Русской земли. Образцовые сказки русских писателей - [66]

Ждет час, ждет другой, ждет терпеливо, залегши в сугроб, и чутко прислушивается.

Вот и ночь желанная наступила. Крепнет мороз; искрится снежное поле при лунном свете, потухли в окнах огни… Тихо кругом, безлюдно…

Тронулся волк с места и пошел в обход, где что плохо лежит выглядывать… Только добежал до выгона — завыли по дворам псы деревенские, чуют гостя недоброго… Валетки, Куцые, Шарики, Жучки — все на разные голоса заливаются: не подходи, мол, близко, хозяина с дубиной вызовем.

Тревожит, томит волка голодного это вытье, — не по сердцу оно ему, как вору трещотка сторожа; злость разбирает, зубы острые дробь выколачивают — эх бы попалась ему теперь какая-нибудь собачонка досадливая, из-под ворот бы сюда на просторное место выскочила, не побрезговал бы и собачьим мясом, за один раз и злобу-то свою, и утробу насытил бы.

Хитры псы, сторожа деревенские, бывалые!

Ходит, бродит волк всю ночь попусту, ходит, бродит да зубами пощелкивает.

Рано до свету поднимается люд деревенский да за работу принимается. Уходить надо волку опять в лесную трущобу подобру-поздорову… А голод пуще томит, словно ножами режет волчьи внутренности… Отощал, обессилел бедняга, в глазах круги пошли зеленые, еле-еле ноги переступают, бредет-спотыкается да на ходу снег подхватывает воспаленною пастью.

Забрел в кочкорняк, в место глухое, завалился… заплакал бы, если бы мог, с горя, да слез нету… Лежит, от холода ежится и думу думает горькую: «Тяжелая моя жизнь бродячая, воровская, волчья! Всему свету постылый, всякому враг заклятый, нет мне за то ни покоя, ни радости… Помог бы только господь до весны прожить — пойду свои грехи замаливать. Не трону никого — ни зубком, ни коготком, — ни овечки не трону, ни теленочка, ребенка малого не обижу… Пост на себя наложу, глазом искоса не взгляну на мясное… Нет, баста! Плохо, неприглядно житье с воровскою повадкою!..»

Чу!.. Полоз скрипит санный, колечко у дуги побрякивает, лошаденка бежит бойко, чует, знать, волка, ушами прядет, пофыркивает.

В санях баба сидит, с головою тулупом покрывшись, дремлет, кобылкою не правит: сама, мол, дорогу знает до дому. За санями жеребеночек попрыгивает маленький, от матки отстал, звонко ржет, и в морозном утреннем воздухе колокольчиком его ржание разносится.

Откуда сила взялась у волка отощалого, забыл и свое горькое покаяние, вылетел стрелою на дорогу, вперед забежал и припал в кустах, выжидаючи.

«Бабу-то не трону, — смекает про себя разбойник, — ну ее! Пожалуй, еще топор у ней припасен в санях; а вот этого отсталого прыгунца попробую. То-то, думаю, он вкусный, кормленый!»…

В. П. Авенариус Горе

Ой, ты, Горе горемычное!

Окрутило мужика ты, добра молодца.

Как ни бьется бедный, как ни трудится,

Никакое дело не спорится, впрок нейдет,

За столом сидит он, головой поник,

Думает сам думу невеселую:

«Без семьи бы взял да в реку бросился,

А теперь поди-кось, надевай суму

Да по людям христарадничай.

Хоть и есть, пожалуй, старший брат, богач,

Да с богатством словно леший обошел его,

Дух лукавый жадности и гордости:

Не подаст тебе и корки хлеба черствого».

Лишь подумал так-то, а уж старший брат

Дверью стук и — в шапке на дороге стал,

Головой едва кивнул хозяевам,

Говорит им сам с усмешкою недоброю:

«Каково, друзья, живете-можете?

Завтра буду именинник я,

Так уж бьем челом вам: не обидьте нас,

Хлебом-солью нашим не побрезгуйте».

«Благодарствуй, — молвил младший брат в ответ.—

Нам с женой и нарядиться не во что».

«Да на что рядиться? — говорит богач.—

Приходите так, в чем бог послал.

Всей скотины-то у вас — петух да курица.

Всей посуды — медный крест да пуговица,

Нечем бы, кажись, пред нами чваниться!»

«Погодим до завтра, — говорит бедняк.—

Утро, дескать, мудренее вечера».

А поутру мужу говорит жена:

«Я ни шагу к брату, да и ты нейди:

Богачу ведь только бы потешиться

Над бездольной нашей бедностью».

«Хватит духу — пусть потешится,—

Муж в ответ, — а мне нельзя нейти.

За греховность, видно, бог взыскал меня,

Не помилует ли за смирение».

Взял обулся в лапти старые,

Натянул армячишко худенький,

Нахлобучил шапку рваную,

Потащился к имениннику на званый пир.

А сидели там за скатертями бранными

Все уж гости именитые,

В сапогах козловых, в шубах заячьих;

Угощает их хозяин сам с хозяйкою

Пряником печатным, зеленым вином.

Как вошел бедняк, поздравил с ангелом,

У дверей скромненько в уголочек сел,

Ничего-то бедному хозяева

Не предложат, смотрят в сторону,

Будто вовсе тут и нет его.

Вот наелись гости досыта,

Напились до полупьяна,

Гуторя из-за стола встают,

Отдают поклон хозяину с хозяюшкой.

Встал и бедный в уголочке с лавочки,

Поклонился им до пояса.

Со двора поехали, шумят-поют;

И бедняк домой поплелся, с голоду

Затянул сам песню залихватскую:

С именин, мол, тоже возвращаюся.

Как запел — послышалось два голоса:

Свой густой да чей-то тоненький;

Что за диво? словно подсобляет кто!

Замолчал — и тот молчит; запел опять —

И опять поют два голоса.

«Ой ты, Горе мое горемычное!

Уж не ты ли это подсобляешь мне?»

«Я, хозяин: больно полюбился мне,

Ввек с тобою не расстануся».

«И на том спасибо! будем вместе жить».

Воротился наш мужик домой,

На полатях с боку на бок вертится;

От тоски ли — ночи напролет не спит.