Богатые наследуют. Книга 2 - [30]

Ее собственные комнаты на нижнем этаже были наконец отделаны, и она въехала в них. Они были такими же простыми и изящными, как и ее новое платье, в котором чувствовалась рука дорогого и утонченного кутюрье – только для избранных. Стены ее спальни были обиты бледно-голубым шелком – в тон занавескам ее большой кровати с четырьмя столбиками. Коврики были бледного голубовато-серого цвета, а занавеси – из изысканной белой тафты. Поппи развесила по стенам свои любимые картины, взятые из ее странной, любительской коллекции в Марселе, а некоторые были нарисованы ею самой. Но, зная, что ей нужно быть «гранд», она заказала свой портрет для библиотеки у известного художника Джона Сингера Сарджента.

За все в своих личных комнатах она заплатила сама – ни цента из денег Мальвази не было потрачено на ее собственные нужды – только на то, что касалось дела. Поппи помнила о своем обещании сделать Лючи принцем попугаев, и она позвонила знаменитому ювелиру Балгари в Рим и попросила его изготовить красивую новую жердочку из золота и драгоценных камней.

– Да, это будет совсем не то, что твоя старая жердочка из палки для метлы в холодной маленькой комнате Нетты в Марселе, – сказала она радостно Лючи.

А потом, забравшись в свою новую большую кровать и чувствуя тепло маленького тельца Лючи на своем плече, она отчаянно желала поскорее заснуть, потому что до сих пор не была уверена в том, что она делает, – и ей так не хватало Нетты!

Спрятав свои чувства и волнения за сдержанной наружностью дамы, Поппи стала выходить «в свет». Всегда одна, потому что у нее не было знакомых мужчин, которые могли бы ее сопровождать. Она знала, что именно ей нужно увидеть, когда сидела в «Фоли Бержер», одетая в роскошное платье и дорогие серые меха; ей хотелось понять, каковы вкусы здешней публики. Она не обращала внимания на отбросы общества и сосредоточилась только на явно богатых и аристократических мужчинах, которые пришли взглянуть на девочек из шоу. И она заметила, что их интересовали не столько внешность танцовщиц: самая пышная грудь, самые длинные ноги или самый откровенный наряд – хотя, конечно, это играло огромную роль – но они искали чего-то индивидуального и неожиданного в них. Здесь была комичная маленькая блондинка с лицом херувима, которая с самым невинным выражением пела фривольные, непристойные песенки, и особа с молочно-белой кожей, в белоснежном одеянии послушницы, которое она потом распахнула, выставив напоказ вызывающий черный кружевной корсет, который еле сдерживал ее рвущуюся наружу грудь, – и Поппи почувствовала, как дрожь пробежала по спинам мужчин. Потом появилась рыжеволосая танцовщица с гибким, извивающимся, как у змеи, телом, подвижная, как ртуть; выскользнула загадочная восточная девушка-певичка, закутанная в тончайшие расшитые китайские шелка – ее притягательность была в таинственности и недосказанности. Тайна, неожиданность, налет порочности, энергия комического, грациозного – Поппи поняла, что именно это восхищало мужчин.

Однажды вечером она совершила сенсационный выход в «Максим», и ее сразу же обступили официанты и метрдотель. Она была закутана в свою баснословную накидку до пола из серебристо-серой лисы, под которую она надела струящееся платье из серого шифона от Люсиль, туго стянутое у шеи и талии. Ее волосы пламенели и волновались на фоне холодного серого цвета и пять восхитительных ниток «жемчугов шлюхи» мерцали, оттеняя спокойную белизну ее кожи. Все мужчины в ресторане оглянулись и неотрывно смотрели на Поппи, женщины рассматривали ее придирчиво, почуяв новую опасную соперницу, всплывшую в их тесном мирке острой конкуренции. Но она не обращала внимания на маленькие записки и бутылки шампанского, посылаемые ей заинтригованными новыми поклонниками, покачивая головой и улыбаясь легкой загадочной улыбкой. Она была здесь, чтобы смотреть и учиться, а не быть частью этого места. Но на душе у Поппи было тревожно – она до сих пор не знала, как и где она будет вербовать своих «девочек».

Симона Лалаж вот уже пятнадцать лет была одной из самых известных и дорогих куртизанок Парижа – роскошная женщина, и очень высокого мнения о своей красоте. Она не была умна, но унаследовала врожденную хитрость многих поколений фермеров из Лангедока, и у нее было тело, которое дало бы сто очков вперед любой начинающей семнадцатилетней певичке из мюзик-холла. Рано ввязавшись в суровую борьбу за жизнь, она сколотила состояние в драгоценностях и банкнотах, но Симона никогда не забывала, чем обязана Жаку Нобелю, который положил начало ее успешной карьере. И, проехав три квартала от своего дома до дома № 16 на рю-де-Абрэ, она платила ему долг благодарности.

С тех пор, как четыре месяца назад Жак позвонил ей и сказал, что Франко Мальвази просил ее помочь Поппи – но только так, чтобы Поппи не знала об этом, Симона вплотную занялась этим делом. Именно она позвонила агенту по недвижимости и указала ему нужный дом на нужной улице, который затем купила Поппи; именно она позаботилась о том, чтобы прислали подходящих рабочих, которые закончили отделку дома в кратчайшие сроки; и именно она позвонила своему старому другу – метрдотелю в «Максим», чтобы тот встретил Поппи соответствующим образом и посадил ее за самый удобный столик на виду. Симона знала всех, кто был признанным «кем-то» в Париже; она всегда держала нос по ветру и была в курсе всех скандалов, слухов и новостей, тенденций в моде и общественной жизни. Казалось, она знала о том, что случится, даже до ТОГО, как это случалось. В Париже поговаривали, что если вам надо узнать все, то просто спросите Симону Лалаж.