Богатство кассира Спеванкевича - [56]

— Всех стражей я обратил в камень.

— И поделом! А как поживает твой верный королевский скакун?

В ответ скакун громко фыркнул, и ездок любовно потрепал его по шее…

— Смотрите… — прошептал маг. Кассир не выдержал и открыл глаза. Ударил яркий луч электрического фонарика, и Спеванкевичу предстала нелепая и дикая картина. Две пары человеческих глаз смотрели на него в упор два страшных лица. Снизу была заросшая черными космами физиономия одного, а выше, из-под бумажной шляпы, выглядывало маленькое старческое личико другого, морщинистое и подернутое пухом седых волос. На плечах короля красовались эполеты с бахромой, тщедушная грудь была увешана множеством разноцветных бумажных орденов. В одной руке он держал красный флажок на палочке, в другой — выструганный из дощечки меч. «Скакун», на которого он взгромоздился, был, по-видимому, изрядного роста детиной. Кассира ужаснули злые испытующие глазки, которыми тот не мигая уставился на него. Вот «скакун» фыркнул и, сжав в кулак огромную черную руку, принялся рыть ею землю, совсем как лошадь копытом. Фыркнул еще раз и приблизился.

— Сердится, — шепнул маг. — Это знаменитый когда-то конокрад Шолтыс, мужики в конце концов поймали его и выбили из него ум — лупили кольями двадцать четыре часа подряд. С тех пор он стал лошадью. Ничего не берет руками, не произносит ни слова и передвигается только на четвереньках. Король, портной из Калушина, заботится о нем, кормит, иногда даже моет. У, как злится… Увидел чужака и требует папиросу — дайте ему закурить…

Кассир вынул из кармана пачку американских папирос, достал одну, зажег и осторожно сунул «коню» в рот. Тот затянулся и радостно заржал. Король с любезной улыбкой отсалютовал по-военному… Внезапно «конь» стал на дыбы — что за верзила! — и, недолго думая, сбросил с себя короля, и оба они кинулись в чащу. Фонарик погас… Длинноногий маг поспешно перемахнул через забор и тоже исчез в темноте. Кассир ничего не понял, но и его охватила паника. Между деревьями вспыхнул слабенький огонек — будто спичка — и пропал. Кассир пустился бегом, держась вдоль забора. Шагов через двадцать он присел и, притаившись, прислушался. За забором, в той стороне, куда убежал маг, послышались мужские голоса, они кричали и бранились, через минуту раздался звучный голос мага, с насмешкой им что-то возразивший, затем внезапно и коротко брякнула мандолина, точно кого-то огрели по голове. Спеванкевич, который тем временем обжег о крапиву руку, помедлил и вдруг вскочил, точно прошитый острием… Земля прогибалась и ходила у него под ногами — он хватался за забор, но онемевшие пальцы никак не могли удержать жердь и срывались… Ряды освещенных окон далекого здания плясали в глазах, словно корабль на расходившихся волнах… В растерянности он посмотрел по сторонам. В его измученной голове росла твердая глыба льда, она разрывала череп…

— Нет-нет-нет… Это невозможно, это сон, страшный сон… А если не сон… Если…

Он делал все, чтобы проснуться. Попробовал кричать — но не мог издать ни звука. Тер лоб, бил кулаками по голове, взбрыкивал ногами. Освещенннй дом прыгал, как одержимый, взмывал в темноту, становился дыбом.

— Нет! Нет!

Спеванкевич все же не поддавался, боролся, но уже из последних сил. Он знал, что, если поверит, убедится, что это не сон, он тут же падет замертво. Потому что, потому что…

Портфель с тремястами семнадцатью тысячами долларов, портфель, заключающий в себе жизнь и смерть…

Он не имел понятия и о том, где находится. В голову лезла разная чушь, но память уже отказала. Мелькнуло и пропало… И еще веревка… Тачка под деревом…

И Спеванкевич схватился обеими руками за голову, та меж тем отделилась от туловища, готовясь, словно воздушный шарик, взмыть в пространство. Он покачнулся и рухнул в крапиву.

VI

Спеванкевича одолевал сон, но стоило закрыть глаза, как стая призраков, неистовствуя и насмехаясь, проносилась перед ним. Призраки были каждый раз иные, все грознее и грознее, но в конце концов появлялось самое страшное видение и так его терзало, что он вдруг просыпался; именно это мгновение и было всего мучительнее. Он не знал, где находится, спит или бодрствует, ничего не понимал, не верил тому, что видел. Он торопился закрыть глаза и, проваливаясь в темную бездну, уносился в неверном зыбком полете, как пущенный по ветру листок бумаги. Опуститься на землю он не мог, но в то же время чувствовал, что никуда не долетит, что это будет длиться вечность. В пути его одолевали безжалостные Призраки, увертливые, точно змеи. Вокруг него в хаотическом беспорядке совершались бессчетные события, и каждое влекло в свою сторону. Остались от него под конец одни лоскутья да клочья, он сам себя растерял, рассыпал по частице в разных далеких местах и вынужден был наблюдать одновременно тысячи чудовищных и нелепых происшествий; борясь с опасностями и бедами, он слушал и слушал рассказы о себе самом, любой из них был совершенно невероятен и в то же время правдив. Его беззастенчиво пичкали заведомой ложью, обольщали словами утешения и доброты, но стоило ему поверить, как его поражали точно громом сообщением о чем-то столь скверном и страшном, что он, раздавленный и уничтоженный, втоптанный в грязь, исчезал из вида и — о диво! — минуту словно бы отдыхал. Но его тотчас откапывали, отрывали: безжалостная огромная лопата извергала его на свет, как червя, посеченного на кусочки, и все повторялось сначала…