Богатая и сильная - [3]

Они даже присутствовали в виде вышивок — девочек учили шитью и вышивке, — оправленные в рамки, развешанные по стенам практичного, но отвратительного зеленого цвета. «Молчание — золото» висело в спальнях. «Семь раз отмерь — один раз отрежь» — в помещении для шитья. «Чистота — прежде всего» глядело на них с гладких плиток викторианских ванных комнат.

Девочек учили жить по этим правилам, и горе тем, кто осмеливался ослушаться.

Элизабет многому научилась в приюте Хенриетты Филдинг, а освободившись, как она это потом называла, легко рассталась с большинством навыков. Например, с привычкой к совместной жизни. С тех пор она никогда и ничего ни с кем не делила. Одиночество драгоценно, уединение превыше всего. И никаких колокольчиков. У дверей ее квартиры висел молоток, не колокольчик. Она ненавидела звон…

Вдруг она поняла, что и в самом деле слышит звон.

Харри прервал работу, подняв голову, с кисточкой в руке прислушался:

— Слышишь, да? Это звонят в Темпест-Кей. Там всегда звонят в колокол, если кто-то из членов семьи умрет. И Не перестают звонить до самого конца похорон.

Он снова принялся за работу, спросив только:

— С тобой все в порядке, детка?

Элизабет побледнела, ее светлая кожа приобрела зеленоватый оттенок. Харри заметил дрожь, пробежавшую по ее телу.

— Я ненавижу колокола… Особенно погребальный звон. У меня от него мурашки.

Харри удивился. Он уже давно считал, что она не способна на что-либо реагировать. Всегда слишком хорошо контролирует себя. Но сейчас с ней явно было что-то неладно.

— Что же, — сказал он с сочувствием, но вполне прозаично. — Придется тебе потерпеть. Большой Человек умер… и его люди оплакивают его. Знаешь, его ведь называли «королем»… вряд ли они прекратят бить в колокол из-за тебя.

Он усердно трудился над ее лицом.

— Ты, наверное, потеряла кого-то из близких?

Это оказалось бы еще одним сюрпризом. Харри готов был поклясться, что ей наплевать на всех на свете.

Она помолчала, затем произнесла:

— Мне некого терять.

— Как! Ты совсем одна на свете?

— Совсем.

— А нас целых восемь человек, — ответил он весело. — Так что иногда хочется, чтобы было поменьше!

Он остановился.

— Я положил три слоя тона. Конечно, считается, что хватит и одного слоя чудо-грима, но нам-то с тобой лучше знать, правда, детка? К тому же Пит, как всегда, будет во что бы то ни стало добиваться совершенства.

И тебе придется то и дело нырять в воду, как чертику на веревочке.

Он взял увеличивающее зеркало и подал ей, чтобы она могла взглянуть на себя. Она бесстрастно изучала его, как всегда превосходную, работу. Она золотилась и сияла. Тушь удлинила ее и без того длинные ресницы, и осененные ими удивительные глаза, зеленые и бездонные, таинственно мерцали. Черты ее были искусно подчеркнуты тенями, широкие, изящно очерченные губы манили соблазном.

Она коротко кивнула.

— Замечательно.

Все-таки она странная, подумал Харри. Он ни разу не видел в ее взгляде восхищения собственной красотой. Как будто это механизм, который нужно наладить и за которым требуется уход, чтобы хорошо действовал.

— А вот и Бесс идет причесать тебя.

Вошла Бесс, как всегда, бурча себе под нос.

— Боже, как я ненавижу этот колокольный звон…

— Будь благодарна жизни за маленькие радости.

Здесь в любом случае гораздо приятнее, чем в какой-нибудь промозглой лондонской студии.

Элизабет вымыла голову накануне вечером. Она вытащила шпильки, и тяжелая сверкающая масса волос закрыла ей спину почти до талии.

Бесс расчесала их, разделила на три части, затем свернула пучком, а за ухом вколола огромный яркий цветок гибискуса.

— Хорошо, — сказала она, закончив, — теперь займемся телом. — Харри понял, что пора идти. Другие фотомодели, нисколько не стесняясь, показывались обнаженными и перед ним, и перед другими. Но не Элизабет Шеридан.

— Ну, увидимся на берегу… пока-пока.

Элизабет встала, спустила купальник до талии, а Бесс принялась втирать ей в кожу переливающуюся золотистую жидкость, которая, высыхая, создавала впечатление великолепного загара.

— Вот и все… прекрасно…

Бесс отправилась мыть руки.

— Вот и положись на этого Пита, — ворчала она. — Ни водопровода, ни электричества, вообще ничего. Что ему взбрело в голову ехать в такую даль?

— Очевидно, агентство заключило договор…

— Необитаемый остров, дай только! Никого, кроме нескольких дурацких туземцев, да ко всему прочему этот проклятый звон!

По телу Элизабет прошла дрожь, но она овладела собой, а Бесс уже потихоньку, чтобы не испортить своей работы, возвращала на место бретельки купальника.

Купальник был синий, щедро открывавший ее тело.

Бесс еще раз внимательно, придирчиво оглядела Элизабет.

— Да, думаю, даже Пит ни к чему не придерется…

Пошли, разделаемся со всем этим поскорее…

Три часа спустя Элизабет в последний раз погрузилась в воду, вынырнула и улеглась на берегу, прижавшись щекою к горячему песку. Теперь было не важно, что песок прилипает к коже. Наконец-то Пит был доволен. Ей пришлось все время то нырять, то вылезать из воды, забираться в лодку или с брызгами выныривать из волн, а фотокамера все это время не отрывалась от нее, чтобы продемонстрировать потенциальным покупателям все совершенство макияжа: не размылся тон, не потекли ресницы, не размазалась помада.