Бог жесток - [11]

— Ну, Петр Евсеич, так совсем не пойдет, — обиделся я в очередной раз. — Я к тебе и сынку твоему со всей душой, а ты меня за редиску держишь… Самогон у вас здесь где продается? Гляжу, болеешь ты шибко…

Все происходит как по взмаху волшебной палочки. Минут через пятнадцать действие разворачивается уже в его темной неубранной избе, где каждый угол пропах самосадом, мужским потом, мышами и мочой. В качестве гвоздя программы — бутыль с чем-то мутно-зеленым и для внутреннего употребления непригодным. Гостеприимный хозяин, давясь, вломил в себя содержимое граненого стакана, закусил долькой чеснока и бросился облегчать отравленный желудок в открытое окно. Лишь с третьей попытки ему удалось удержать в себе заветные двести грамм. Этого ему оказалось достаточно, чтобы побороть похмелье и сделаться мертвецки пьяным.

— Б…и! — зарычал он, шарахнув кулаком по столу. — Все бабы — б… Возьми мою, коли хошь… Чё ей здесь не жилось?! Нет, попутал ее черт в актрисы лезть, спать с каждым встречным! Ну и чё?! Прирезали стерву! Где она и где я, спросишь?! А вот он, вот он я! — И, воспарив над столом, Петр Евсеич треснул себя кулаком в грудь. — А соседских возьми, ну, Зойку, к которой щас стучался. Училка хренова, откуда она здесь объявилась? Из города! Наблудила, приехала с брюхом, а мужа — ищи-свищи! Развращает город, все в нем — б… Моего Сашку воспитывать взялась, наша-то мамка уже окочурилась. А потом и Леночку свою, тоже б…

Возникшая пауза уходит на новое наполнение стаканов. По избе разливается ядовитый запах сивухи. Воспользовавшись моментом, когда хозяин, снося все на своем пути, вновь ринулся к окну, я без сожалений отправил свою порцию под стол.

— Так эта Зойка — б… — донеслось до меня сквозь надрывный рвотный кашель и чих. — На моего олуха бочку катила, будто таскал он ейну дочку на сеновал, а там по полной программе… Брехня, да и только! Сама, шалава малолетняя, кого хошь могла… Помню, как ее городские по очереди… На тачках приехали, с вином, с водкой, шашлыки на природе пожрать. Мне еще стаканчик налили… А мой охламон за нее и вступился. Пырнули его ножом в брюхо, да, видать, мало. Как отлежался, так похватали они с Ленкой манатки и в город съехали. В институт, дескать, поступать, а на самом деле — развратничать. Б… — они б… и есть!

Его лицо под всклокоченной белой бородой пылало, как очаг в каморке у старого Карло. Почему у Карло? От адского пойла, вони и воплей хозяина меня начало штормить. Старый Карло тоже был отцом, выстругавшим своего Буратино. Уголовника Сашку в свое время тоже выстругали. И очень легко бросили.

После третьего возлияния гневная отцовская тирада достигает своего апогея.

— Дурак твой дружок, нелюдь и нехристь, так ему и передай! Никто из нашего рода, из Солонковых, зэком не был. Мой отец землю пахал, его отец землю пахал, я механизатор! А этот вор! И ладно б для себя тащил, а он для бабы… В этом-то я не сомневаюсь! Или для Ленки своей, или для какой другой б…! Б…, они до добра не доведут, попомни мои слова, сопляк! Сколько баб, столько и б…

Так же внезапно запал перегорает. Петр Евсеич, умолкнув, делает несколько неверных шагов к столу, любовно ласкает бутыль с остатками самогона и, издав воинственный клич, швыряет ею в меня. После чего, полностью умиротворенный, сворачивается калачиком прямо на полу.

Увернувшись каким-то чудом, я обильно потел и размышлял о том, что расследование разворачивается подозрительно быстро, напоминая шахматную партию, в которой каждый новый ход результативен. А это уже само по себе странно.

Глава 7. МОНАШКА

Хибара, развалюха, лачуга… Как-нибудь на досуге продолжите этот синонимический ряд. Глядя на этот полусарай-полудом, трудно было поверить, что тут еще могут жить люди. А совсем поблизости, словно жестокая насмешка, росли особняки нуворишей, поедали бесхозный пустырь сооружения из стекла и бетона.

Девушка, открывшая дверь, испуганно и близоруко всматривалась в полумрак сеней. Маленького росточка, с болезненно впалой грудью, неровными зубами и рябоватыми щечками. Глаза цвета болотной жижи косили за стеклами очков.

— Вы, наверное, ошиблись, — произнесла она робко. — Если, конечно, не из…

— А если из нее?

Благоговение перед блюстителем порядка оживило маленькое некрасивое личико. Посторонившись, девушка впустила меня, даже не взглянув в документы.

— Я соседка… Леночкина соседка… Зина Куличок… Просто Зина… — затараторила она, икая от волнения. — У меня уже были… приходили от вас… Спрашивали про Сашу… И про Леночку тоже… Боже, как жалко… Какое… Какое несчастье!..

Я не слушал ее, глазея по сторонам. Кровать, комод, стол, несколько стульев. Вроде бы и не старые, но вся мебель выглядела здесь запыленной и ветхой, как и сама хозяйка. Монашка, добровольно заточившая себя в эту убогую келью. Отшельница, отказавшаяся от света и общества людей, но неосознанно тянущаяся к ним.

— Я пришел поговорить о Саше Стрелкове, — прервал я причитания Зины.

— Да-да, конечно, — виновато пробормотала она. — Я знаю, что он сбежал. От ваших товарищей. Но здесь он не появлялся.

— А мог бы?

— Конечно. Куда ему еще идти? Я бы сразу же сообщила вам.