Бог, природа, труд - [38]
Аннеле семенила без устали: с двумя корзинками к бурту, с двумя обратно. Вторую корзинку дала ей соседка. На своей борозде она обогнала остальных, не хотела, чтобы подумали, что справляется хуже других, что хозяйке задаром придется ее кормить.
Внезапно стена тумана раздвинулась и выплыло солнце, белое, ослепительное. Величаво, словно король, шествовало оно по небосклону.
Красота-то какая! Все ожило, засверкало — усадьба с белыми нарядными домами, аллеей красных кленов вдоль широкой белой дороги, желтыми купами берез в лесных излучинах и сам вечнозеленый лес-исполин, который, казалось, обнимал все вокруг своими огромными темными руками. Мужчины разделись до рубах, так тепло стало — будто солнце по земле катилось, всех ласкало, всех согревало. Вдвое быстрее замелькали руки, вдвое быстрее забегали ноги, стоило только глянуть на давно невиданную, милую сердцу красу.
В усадьбе прозвонили на обед, и все, как один, побросали работу и поспешили к прихваченным с собой припасам. Сосед, и на еду, и на работу скорый, выпряг лошадей из плуга, насыпал им корму и стоял возле телеги. Батрак и батрачка присели возле кучи картофеля в ожидании полдника, а хозяйка все еще ползала по своей борозде, хотела, видно, закончить. «Ну, чего она не идет!» — нетерпеливо бросила батрачка и захлопала в ладоши, хозяин прошел по борозде навстречу, недалеко, правда, остановился и стал ждать. Но вот и хозяйка выпрямилась и пошла, путаясь в тяжелой, длинной присборенной юбке. Хозяин засунул руки в карманы брюк, словно так только и мог отвлечь их от работы, ничего не сказал, только глаза его нетерпеливо бегали.
Развязали мешок с едой и стали вынимать из него хлеб, масло, мясо, но все нетерпеливо поглядывали на телегу, где стояла большая жестяная посудина и миска. Посудина сама по себе была вещь видная, привезли ее из усадьбы — на хуторах таких не водилось. Умно, заботливо поступила хозяйка, что подумала о каше. Нынче ее с неменьшим удовольствием есть можно, чем летом.
Кашу вылили в миску, и хозяйка стала рыться в мешке, в телеге, искать в широких складках юбки, все быстрее и быстрее, волнение ее нарастало, она и мешок встряхнула как следует, вывернула его, потрясла еще раз. И опустила руки. «Ах, они, стервы, дома на столе остались», — произнесла она, точно они ее обманули. Это были ложки, которые она искала и не нашла.
И снова Аннеле не удержалась и прыснула в платок. Да и было чему смеяться — уж больно потешно выглядела хозяйка с открытым от удивления ртом, негодовавшая на ложки, которые должны были быть в мешке, а они, стервы, дома остались. Да и про ложки «стервы» сказала. Ну и смешная же!
— Ложек нет, а каша есть, — выпалил батрак, схватил миску и поднес ко рту; две маленькие струйки потекли у него по усам, батрачка засмеялась, толкнула его, чтоб не выхлебал все, выхватила миску и стала пить, пока на дне не осталась одна гуща, которую уж никак было не ухватить.
Хозяйка наполнила миску по второму разу. «И ты попей», — предложила мужу.
Тот встал, вытер нож о штаны, сложил его, сунул в карман и молча ушел.
И тут среди едоков, расположившихся кружками вокруг своих припасов, послышались гомон и смех. Люди повскакивали. Из-за бурта картофеля, откуда ни возьмись, выскочил зайчонок, да как припустит. А за ним помчались поразмять ноги те, кто помоложе, и пошла такая потеха — все, словно сговорившись, понеслись наперегонки. Только подбежит заяц к одной кучке, там сразу вскакивают и ну догонять! Словно маленький длинноухий проворный зверек тянул за собой на веревочке всю молодежь: парней и девушек, мальчишек и девчонок. Пока те не отставали один за другим и не возвращались на место. А когда зайчишка оказался вне опасности, обернулся к своим преследователям, присел на задние лапы, уши поднял, ждет, словно вызов бросает: а ну, догоните! Да уж, нашли с кем тягаться! И сидел он на холмике, что лесной царек. Солнце освещало белую грудку, а лес, раскинувшийся пышным венцом, словно охранял его, угрожая нападавшим.
«Не поймали, не поймали», — радовалась Аннеле, всем своим существом участвуя в этой полуденной суматохе.
А за спиной кто-то говорил. Хозяйка.
— Вот тебе и раз! Снова убежал, не попил, не поел, как следует, словно рот ему залепило. Не мог, что ли, попить, как батрак, прямо из миски? Так нет же! Велика беда, ложек нет! На нет и суда нет! И завсегда-то так, завсегда. Все не по нем. Наденешь длинную юбку: чего, как гусыня, переваливаешься? Наденешь короткую: у тебя что, подол собаки отгрызли? И так завсегда. Разве ж нельзя по-хорошему? Так нет же! Как и жить-то с таким? Горе одно!
Аннеле оглянулась. С кем это она разговаривает? Вроде никого. Батрак и батрачка умчались зайца ловить. А хозяйка смотрела прямо на Аннеле.
«Мне? Это она мне говорит?» Девочка испугалась, вспыхнула. Она ведь не взрослая, чтобы с ней так разговаривать. Она не знала, что ей делать. Хозяйка на беду свою жалуется ей? Аннеле? Чем-то тяжелым и холодным придавило, сердце облилось жалостью. Стыдно стало, что давеча над хозяйкой смеялась. Да, совсем другие были эти соседи, совсем другие у них обычаи в доме.
