Бог-н-черт - [7]

Диалектика танца — вот вам история и философский метод поиска. «Я поверил бы только в такого Бога, который умеет танцевать» — мудрость воскресшего иранца, перчаткой брошенная нам в лицо. Если уж кто и умел танцевать, так этот Заратустра с головой Бога в заплечном мешке. Иисус невзлюбил танец, и горше судьбы, расколовшей мир, большего унижения человечество не испытывало. Нерон обожал танцевать, но природа посмеялась над ним, и мы до сих пор пожинаем плоды его неуклюжих па. Но упаси нас господь искусственно создавать гениального балетмейстера — все его притязания (как всегда искренние) сведутся к марионеточному усреднению. Гениальность — худший трафарет.

Танец вырос из плясок, и Пляска останется его апофеозом. Мгновенная постэкстазная ясность нужна для подготовки нового танца — именно так я хочу жить. И если не для этого исцелять расслабленных — снимите пуанты и забудьте про свои мечты. Ведь это вы восхищались матиссовскими танцорами — красные трещины в синей ненависти — не победители, но стоики. Вот оно — предвещение Пляски (она и не снилась тебе, святой Витт). Но вероятность рождения зла тем больше, чем быстрее растет стремление к добру — и пляска идет вопреки танцу, то есть она уже не обязана созидать, но и приписывать ей неотвратимость разрушения неэтично по отношению к Миру (Богу), сотворившему ее и к Человеку, ее воспитавшему. Пляска вырывается из тисков нравственных категорий и не прогнозируема — обычно здесь же она и умирает. Танец Эллады, умерший Пляской Рима — воистину незабываемая сцена. Но где они, былые танцоры? Любой пантеон для танца — каземат. Как чувствовали бы вы себя, навсегда прикованные пусть и к славе, если бы энергия танца заставляла вас выходить на круг? Ваши нелепые подергивания все более восхищали бы круг, который бы становился все шире и смешнее. Вы бы танцевали одни, упиваясь уже не танцем, а сбивчивыми хлопками забывших прежнее. Вы бы не заметили, что где-то есть другой, настоящий круг, куда вам уже не войти.

Танец — внеэстетическая категория. Ищущий танца не обрящет. Только наивные детские кувырки и способны быть эталоном спонтанного светопреставления. Учиться этому восторгу, умея побеждать разум, значит, учиться танцевать. Простите, вы не танцуете?

С эксгибиционизмом заправских покойников пытаются влезть в нашу жизнь презревшие танец. И мы верим им — мы устали, мы не готовы, нам уже не смочь танцевать — и мы дробим колени и разбиваем лбы, называя это покоем и даже жизнью. И мы прячем свой голый зад, подставляя лысые головы — за нас уже решили, что нам важнее. Распоряжайтесь только своей жизнью, Авраам! Вы бы не смогли станцевать с головой Исаака!

Искусство безмолвно прощать, не умея просить прощения — искусство, доступное всем, но именно из-за этого им владеют единицы, умеющие любить просто из-за того, что им это нравится — из них я бы выбрал себе партнеров — мне бы не было неловко за свои попытки танцевать. Они бы не осуждали мой побег из круга — он был бы им по плечу.

Заставить бы танцевать атеистов. Скорее всего, их рационализм стал бы всеобщим посмешищем. Их правила не позволили бы им согласиться со мной, даже если бы они доверили свои головы для моего бенефиса. Они просто не так понимают жестокость — ее отсутствие привело бы их в замешательство. Их больше устроило бы, если бы я оскорбил их или вышел за рамки дозволенности (я не кричал: «А судьи кто?»). Мир — не tabula rasa, а Бог не всепрощающ. Но я терпелив, пока танцую. И будет новая Пляска — кто тогда осмелиться отрицать Бога и у кого хватит наглости ему верить?

Многие могут сломать мое Слово, на это им дан разум. Но разум в танце — партеногенез и, уж поверьте мне, как бы я ни танцевал, им ни за что не выстроить мой Танец.

Эгоанархия похорон

Шопен — олицетворение похорон в европейском сознании. Бессмертие, построенное на смерти, из нее высосанное, создает, в конце концов, иллюзию неуравновешенности, столь необходимую ищущему равновесия сознанию. Псевдоощущение превосходства, своей непоколебимости, рожденное несколькими аккордами, способно сделать для равновесия больше, чем тупые поиски противовеса — все радости мира бессильны в своем потенциале перед одним ударом панихидного колокола, звонящего не по вам. Это чисто женское ощущение силы в своей слабости и чисто животный восторг перед освежеванной тушей, хотя и не лишенные элемента игры, устанавливают логику самосовершенствования. Эгоанархия? Нет, даже не философия, ибо что такое игра, если играешь сам с собой, не надеясь на выигрыш? Где та точка, в которой начинается круг? Там, где вы ее определите, конечно, если это не связано с каким-нибудь риском. Рождение толкает нас на смерть, но смерть вводит в заблуждение, исчезая в рождении, и мы упрямо делаем между ними различие, пестуя надежду, что выпадет зеро. Для этого и нужны пышные обряды погребения — лишь бы не потеряться в самом себе, ибо вдруг новая ипостась окажется не по силам? Похороны — это камуфляж беспричинного страха и, как он ни вреден, он обязателен даже для меня, потому что мой скелет просто нуждается в почитании, как любое хранилище духа. Как же разрушить этот абсурд, порожденный мифом и воспитанный самовлюбленностью? Поверить в собственную неуязвимость, стоя на одной ноге над пропастью. Поверить так же, как верите вы, только вы верите в свою неприкосновенность.