Бог, король и дамы! - [29]

Когда вдовствующая графиня де Бар попросила де Броссара сопровождать ее сына в Париж и заняться там его воспитанием, шевалье не удивился. Маргарита чистосердечно рассказала старому воспитателю обо всем случившимся с ней за последние годы и шевалье немедленно составил план действий. Прежде всего он осуществил свою давнюю мечту и приставил к юному графу двух молодых дворян, которые могли бы делить досуг его сиятельства и быть его друзьями. Со свойственной ему предусмотрительностью шевалье выбрал в товарищи Мишелю молодых людей старше его, полагая, что они смогут оказать благотворное влияние на мальчика. Увы! Как и во многих других случаях, шевалье ошибался. Юный Лоррен был слишком высокого мнения о собственной особе, чтобы считать каких-то офицеров своими друзьями, а молодым людям отношение Мишеля де Бар было и вовсе безразлично. Их ждал королевский двор, Париж, и они считали, что столица стоит того, чтобы вытерпеть общество даже несносного мальчишки.

Глава 7 В которой шевалье Жорж-Мишельвстречает свою первую любовь

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. К собственному удивлению Мишель де Бар, ставший именоваться Жоржем де Лош, быстро привык и к своему новому имени, и к занятиям в Сорбонне, и к шумной компании кузенов, и даже к регулярным спорам дяди Шарля и опекуна.

К счастью, с нескрываемым удовольствием размышлял иногда Жорж-Мишель, он был самым старшим в беспокойной компании кузенов, что позволяло ему смотреть на более высокопоставленных родственников с некоторой долей снисходительности. Постоянные проказы, ссоры, а нередко и драки мальчишек делали юного шевалье признанным арбитром во всех разногласиях принцев.

И все-таки, не смотря на разницу в возрасте и нешуточные войны, ведущиеся родными принцев, жили мальчишки довольно дружно. Летом спали до шести, зимой — до восьми. Вместе принимали участие в утреннем выходе совсем еще юного короля, вместе отправлялись на занятия и зубрили уроки. Слишком долго лишенный общества сверстников, граф де Лош и де Бар вскоре привязался и к утонченно-серьезному Александру де Валуа, ставшему в 1561 году дофином, и к рослому и пылкому принцу де Жуанвилю. Даже маленький принц Беарнский, в силу своего возраста менее всего способный привлечь внимание Жоржа-Мишеля, очаровал шевалье простодушием и какой-то солнечной веселостью.

Вечерами, когда все уроки бывали сделаны и по повелению королевы-матери принцы должны были отправляться спать, мальчишки взахлеб делились воспоминаниями о своей прежней жизни. Красоты вогезских и пиренейских гор, удушающая скука Амбуаза, маленький и послушный двор Барруа… — разговоры юных кузенов могли бы тянуться далеко за полночь, если бы не вмешательство воспитателей принцев и в особенности врача Мирона.

Конечно, юный Бурбон мало что мог рассказать о наваррском дворе, зато с упоением повествовал об играх с крестьянской ребятней, о беготне босиком в окрестностях замка Коаррас, о купании в ледяных горных ручьях. Каждый раз когда беарнский принц рассказывал о своих босоногих развлечениях, два юных красавца — принц де Валуа и принц де Жуанвиль — пренебрежительно кривили губы, но Жорж-Мишель вынужден был признать, что наследник Наваррского королевства наслаждался даже большей свободой, чем он сам, и втайне завидовать малышу.

Хотя, сразу же признавал граф, завидовать маленькому принцу было не из-за чего. В Париже Мишель де Бар узнал, что вовсе не является обладателем сказочных богатств, но принц Беарнский — тот был просто нищ. Даже покрой воротничков у наследника пиренейского королевства менялся не по прихоти моды, а исключительно по прихоти то и дело менявшихся политических воззрений его отца. Эта примета — новый воротничок Генриха де Бурбона — позволял Жоржу-Мишелю безошибочно определять, был ли его дядя Антуан де Бурбон, гугенотом или католиком. Конечно, переход из одной партии в другую вряд ли мог удивить Жоржа-Мишеля, в конце концов даже Гизы как-то всерьез обсуждали, не стоит ли им примкнуть к протестантам, но принца Беарнского подобное непостоянство не на шутку расстраивало.

А потом маленькому Бурбону и вовсе пришлось надеть траур, когда его отец, в очередной раз перешедший к католикам, словил на осаде Руана гугенотскую пулю и умер, неожиданно пожелав вернуться к протестантам. Девятилетний Генрих плакал, его кузены забросили проказы, а две вдовы, Екатерина Медичи и Жанна д'Альбре, беспрестанно ссорились. Впрочем, и слезы, и послушание проказников, и ссоры королев не могли продолжаться вечно, и вскоре, не без помощи господина де Броссара, Екатерина и Жанна пришли к согласию, и королева Наварры перестала грозить, будто заберет сына из Сорбонны. Учеба, проказы и игры принцев возобновились, но теперь один лишь Генрих де Лоррен мог хвастать своим отцом. Когда юный Жуанвиль повторял «А отец говорит… а отец считает… а отец приедет…» Александр де Валуа и Генрих де Бурбон замолкали и отворачивались, стараясь скрыть зависть, а Генрих де Гиз еще выше задирал нос.

Вообще он любил задирать нос, будучи Лорреном по отцу, и потомком Валуа, Эсте и Борджа по матери. Лотарингская, французская, итальянская и испанская кровь перемешались в Генрихе так странно, что временами воспитатели находили его совершенно несносным. В то же время граф де Бар и де Лош единодушно признавался всеми идеальным дворянином, юношей любезным, щедрым и ровным в обращении, хотя заслуга в этом принадлежала не столько самому Жоржу-Мишелю, сколько его воспитателю и опекуну господину де Броссару, к несчастью, покинувшему этот свет в феврале 1563 года. Жорж-Мишель искренне оплакивал благородного дворянина, но был просто потрясен горем дядюшки Шарля. «Как грустно оплакивать человека, который всю жизнь был твоим врагом, хотя мог бы стать другом. И что этому упрямцу стоило принять нашу сторону?! Ведь у него не было других обязательств!» — сокрушался кардинал Лотарингский.