Появился Мерфи. Ежась под порывами сырого ветра, подошел. Я молча протянул ему пачку сигарет. Подумал: надо бы парню одежды подыскать, а то ходит, как бомж. Да и холодно. По сравнению с Израилем…
— Рад, что вам полегчало. — наконец я придумал, как начать разговор.
— Да, вы правы. Ночью… Мы катались с Рашидом. Я… попробовал стать таким, как он.
— Судя по тому, что вы живы — получилось. И как, понравилось?
— На удивление.
— Почувствовали, значит, себя живым?
Вождение вслепую — это цветочки, о ягодках я рассказывать не буду.
Денек выдался ясный, теплый, чувствовалось приближение весны: пахло влажной землей и зелеными почками. Собаки, довольные обществом, нарезали круги, в ветках берез радостно чирикали воробьи, по небу, пронзительно-голубому, неслись легкие, как пух, облака.
АЛЕКС МЕРФИ, ПОДМОСКОВЬЕ.
После разговора с Воронцовым я долго гулял, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Вспоминал родителей.
Никогда не предполагал, что мама тоже… Но Воронцов правильно сказал: я не замечал. Всегда был занят собой. Своими проблемами, потерями, бедами… Когда мать с отцом развелись, я это воспринял почти как должное — у всех моих приятелей родители были в разводе. Нам тогда казалось, что это нормально: люди сходятся ненадолго, заводят детей, а потом разбегаются, и в этом нет ничего особенного. Такова жизнь.
Но отец знал. Про неё, про меня. Про нас… Эти его шуточки о том, что сыночка так и не оторвали от груди…
Он считал меня хлюпиком и слюнтяем потому, что я не разделял его интересов. Терпеть не мог эти его дорогие тачки, часами возиться в холодном гараже, перебирая измазанные машинным маслом железяки… Его вонючие сигары, виски, отдающий самогоном; мучительно-скучные бейсбольные матчи, когда на поле часами ничего не происходит…
Мой отец ко всем относился снисходительно. Включая нас с мамой. Был очень требователен, — семья должна соответствовать его высокому положению в обществе… Всё это было высшей пробы лицемерием, попыткой подражать пуританскому образу жизни, архаичному и не имеющему никакого смысла.
Отец был нетерпим. Жесткий, целеустремленный, он ценил простые, понятные вещи и не терпел того, чего не мог понять…
…Мне лет пять. Завтракаем втроем: отец, мама и я. Круглый стол, окна эркера выходят в Центральный парк, ветер раздувает белые занавески… Нам весело, отец рассказывает что-то забавное. Я помню, что подавился соком, до того смеялся. Стукнув по столу рукой, нечаянно задел тарелку с кашей, она подскочила и полетела вниз. А потом… Потом оказалось, что тарелка стоит на столе, целая и невредимая. Отец, негодующе посмотрев на маму, бросил салфетку и ушел. В тот день мы ужинали без него…
Возможно, мы его пугали… Как он тогда сказал? «Ты — её сын». Я думал, что он просто не хочет брать на себя ответственность, как и другие отцы моих друзей… Он, наверное, чувствовал себя чужим, лишним… Но в глубине души я не сомневался, что он нас любит, и особо не винил.
Наши разногласия начались гораздо позже, когда я сказал, что иду в армию… Он заявил, что армия — не для меня. Не для мальчишки, который боится испачкать руки машинным маслом… Потому что там, на войне, будут вещи похуже, чем машинное масло, и я не смогу с ними справиться. Я видел, что ему страшно. Теперь понимаю, что боялся он не за меня, а, скорее, — меня. Того, что обо мне узнают другие… Он отдавал себе отчет, что с войны я, скорее всего, вернусь целым и невредимым. И боялся именно этого…
«Ты — её сын». Таким образом он давал понять, что ничего больше не может сделать, чтобы защитить нас.
Мамы больше нет. Она погибла потому, что была чудесником. Ни отца, ни меня не было рядом, чтобы защитить… Поэтому он был так зол, когда звонил сказать об этом! Отец, наверное, думал, что если бы… если бы я был там, рядом, то смог бы… Предотвратить её смерть. Отменить, как она когда-то, много лет назад, отменила разбитую тарелку…
А я даже не приехал проводить её.
За что могли убить маму? Какое зло мог причинить миру такой безобидный, легкий человек, как она? Профессор — филолог, всю жизнь проработала в университете. Русская литература и английская поэзия… Шекспир и Уильям Блэйк, Набоков и Гоголь…
Кому она могла мешать?
…Вечером все собрались в гостиной. Камин уютно потрескивал, и я устроился на полу, на толстом ковре. Ассоль села рядом. Очень хотелось её обнять, но мне казалось, что сейчас не время. Слишком много людей вокруг. Я взглянул на Ассоль, она улыбнулась в ответ. Сердце дрогнуло, сжалось…
Все уже собрались, когда вошли Кидальчик с Рашидом. Они оживленно спорили. Михалыч ворошил угли в камине. Воронцов задумчиво прохаживался вдоль стеллажей с книгами, но, как только все расселись, сразу заявил:
— Нынешнее совещание для того, чтобы просветить уважаемых товарищей, не присутствовавших ранее…
— Илюша, дорогой, а можно попроще? — старик рассмеялся, замахав на Воронцова руками. — В вас, без сомнения, чувствуется государственная жилка, но пожалейте наши уши!
— Ладно… дайте собраться с мыслями… — он почесал затылок.
— Если одним словом, мы в глубокой… траншее, господа присяжные заседатели. — подал голос Михалыч. — Обложили по всем фронтам.