Боевой оркестр - [114]

Третий заданный фюрером вопрос был сравнительно прост: каковы могут быть сроки разработки? Ни один из экспертов не выдал цифру менее семи лет. Эта оценка подтверждалась содержанием запроса русских: они предлагали заключение контрактов на три года с возможностью продления до семи лет.

Напрашивался четвертый вопрос: а какова возможность, что русские используют часть наработок немецких ракетчиков и создадут боевые ракеты? Но ответ на него уже имелся. Несмотря на высочайшую квалификацию германской команды, занимавшейся этим направлением, им пока что не удалось создать ничего, что стоило бы гигантских денег, которые уже ушли, и еще большей суммы, которую лишь предстояло истратить.

Вождь немецкой нации полагал самого себя превосходным специалистом по подбору кадров. Вот почему он подумал: если русские рассчитывают на семилетнюю программу, то тем самым предполагают, что ничто им помешать не может. В этом они могут оказаться неправы. Еще какие могут появиться помехи. Но если предполагается именно такая ориентация проекта… да, тогда следует предложить им энтузиастов именно космической техники. Есть у Дорнбергера такие? Конечно. Тот же выскочка фон Браун. Или молодой инженер Грёттруп — только что закончил университет и попал в команду, а уже вслух сожалеет о том, что фюрер не дает денег на космические ракеты. Пусть едут, но без семей. Оговорить в контракте ежегодные отпуска. Лучше, конечно, каждые шесть месяцев.

В результате Вернеру фон Брауну и еще нескольким его соратникам было сделано предложение, от которого никто из них не отказался.

— Кто там? — спросил женский голос из-за запертой двери.

— Посылка для Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны от инженера, — ответил хорошо запомнивший приказ сержант госбезопасности.

Булгакова (а это была именно она) почувствовала ледяной холодок, прошедший по спине, но справилась с голосом.

— Входите.

Это прозвучало спокойно. Во всяком случае, Михаил Иванов не услышал никаких признаков волнения.

Тут же к входной двери подошел и сам Булгаков. Пожалуй, он был заметно бледнее жены.

Первое, что бросилось в глаза супругам: бумажный пакет изрядного размера в левой руке сотрудника органов. Впрочем, посылка не выглядела тяжелой. Правой рукой тот козырнул.

— Получите.

Из большого пакета появился другой, поменьше.

— Это лекарства.

Михаил Афанасьевич явно хотел что-то спросить, но получил незаметный удар локтем в бок от любящей жены.

— А вот это инструкции к ним.

Елена Сергеевна чуть удивилась немалому количеству бумаг в желтой картонной папке, но решила, что объяснение этому содержится в них самих. Вряд ли имело смысл расспрашивать об этом посыльного.

Ее муж удивился куда больше. Во-первых, само словосочетание "инструкция к лекарству" прямо резало слух. Как профессиональный врач Булгаков привык к тому, что правила приема назначает тот, кто выписал рецепт. На этот счет никаких особых бумаг пациенту в те времена не давали.

— И еще приказано передать на словах. Он не сможет вас навестить в ближайшее время. Занят будет, — последняя фраза, по мнению Михаила Афанасьевича, прозвучала деланно-небрежно. — Потому желает здоровья, чтоб подольше сохранять, значит, а также просит содержать бумаги в полном порядке. Сказал, что вы знаете, какие. На этом все. Мне пора.

Посетитель еще раз козырнул и вышел.

Надо отметить, что сержант Иванов спускался по лестнице в превосходном настроении. Он доставил пакет. Он сказал те слова, что было приказано сказать. Ну, почти те.

Несколько иначе чувствовали себя обитатели квартиры.

Почему-то жена первым делом кинулась разбирать пакет с лекарствами. Движения ее были нервными, хотя причин для волнения не существовало. Все содержимое было необыкновенно аккуратно уложено в пачки, каждую из которых отправитель окольцевал тонкими резиночками. Скорее существовала причина для удивления: часть надписей была сделана на иностранных языках, среди которых Елена Сергеевна узнала немецкий и французский.

Михаил Афанасьевич бросился читать то, что посланец назвал "инструкциями". Тут пришлось по-настоящему удивиться.

Текст на всех до единой бумажках был необыкновенно крупным. Жаловаться на это не стоило: зрение у Булгакова уже начало садиться. Но он мгновенно понял, что на пишущей машинке такое сделать невозможно. Ну не существовало машинок с таким шрифтом! К тому же в тексте были причудливо перемешаны слова на русском и других языках. А типографский набор Булгаков мысленно отверг: его писательское чутье твердо говорило, что напечатанное просто переписано с каких-то иных документов. Причем даже внимательный просмотр не позволил выявить какие-либо даты. Единственными зацепками были фразы в конце каждой инструкции, гласившие нечто вроде: "Данное лекарство годно до января 1941 года."

Но еще больше удивило содержание бумаг. Подробнейшим образом были расписаны не только состав, но и симптоматика и другие, чисто медицинские показания к применению, побочные явления, несовместимость. На памяти доктора Булгакова такое никем не практиковалось. И уж совсем ни в какие ворота не лезли названия лекарств. Таких просто не существовало. Не было их. Нигде.