Боевой 19-й - [6]

Он обхватил руками Устиновы колени, прижал к ним свою кудрявую желтую голову.

— Чудно небось тебе, Устин!.. Во, брат, обломали. Всю жизнь гнули к земле, не пригнули, а тут вот, вишь, обкорнали и к земле придавили. Ну, братцы-товарищи, — крикнул он, — поднимайте меня на лавку!

Его усадили в угол. Большерукий, с могучей грудью и красным обветренным лицом, он постукивал широкой ладонью по столу и командовал:

— Груздев! Выгребай на стол что есть. Зиновей! Давай самогон. Тетка Гаша, загуляли мы нонче ради такого случая.

И, словно выполняя серьезное дело, Груздев с важным видом осторожно вынимал из карманов яйца и сало. Зиновей ставил на стол запотевшие бутылки. Наташа со старухой хозяйничали у печи, и сразу хата приобрела праздничный, веселый вид, какого в ней давно не бывало'. Люди пили и хмелели, отдавались воспоминаниям, и речь их журчала, как вешняя вода. Но вот, увлекая друг друга, все зашумели, заговорили о том, что волновало сейчас деревню и каждого крестьянина. Их разговор был подобен хлынувшему с гор потоку, который, прокладывая себе русло, затейливо вился среди широкой долины, то замедлял течение, накопляя силы, то вновь стремительно рвался вперед, то, ударившись о пригорок, раздваивался и где-то сходился опять.

Возбужденные люди вскакивали с мест, размахивали руками, били себя в грудь, и каждый, пытаясь доказать правоту свою, перебивал собеседника. Только Устин сидел молча, накрыв свой стакан ладонью, и чутко прислушивался к словам спорящих. Изредка он вставлял свои замечания, а когда Груздев обратился к нему, ища поддержки, кивнул головой и громко подтвердил:

— Правильно понимаешь, Петр Васильевич. Не отступайся, на то тебе и власть в деревне дадена.

— А вот ты попробуй уломать их. Мы свое, а они свое... — и, придвинувшись к Устину, вполголоса сказал: — Ведь вот Пашков, дружок-то твой, от нас совсем отслонился.

Пашков на лету поймал слово Груздева и, зло глянув на него, ответил:

— А я к вам приставать и не собирался.

— Пристанешь! — стукнул кулаком по столу захмелевший Рощин.

— Ты мне не указ, вот что, — заметил Митяй, отвернувшись от Рощина.

— Сломаем! — запальчиво крикнул тот.

— Тебя уже сломали.

— А-а! — остервенело заорал Ерка, рванулся вперед и, схватив себя за ёолосы, грудью повалился на стол.

Груздев вскочил.

— Ну, негоже людей обижать! — Он дрожал от гнева и едва себя сдерживал, чтобы не выругаться.

— Угомонись! — прикрикнула на Митяя Наташа и, схватив его за руки, пристыдила: — И чего ты на рожон лезешь? .. Не срамись, чай, не дома.

Устин успокаивал распалившегося Рощина:

— Ну, тихо, кудрявый, не принимай к сердцу, выпей лучше.

Ерка мычал, тяжело встряхивая головой.

— Как же он меня... ах, сволота... м-мм!. .■

— Ну, тихо, тихо.

Шум стих только на несколько секунд. Груздев выпил, вытер усы и, хрупая капусту, начал:

— Ты, Митяй Афиногеныч... Я тебе прямо скажу..«

— Ну, что ж ты мне скажешь? — криво усмехнулся Пашков.

— А вот чего. Ты вроде теперь отделен...

— Да будет тебе, Петр Васильевич, опять зачинать, — гневно перебила Наталья.

— Наташа, ты погоди, — ласково остановил ее Устин, слегка приподняв руку.

— Сядь, не лезь! — грубо оборвал Митяй, отстраняя Наталью.

Наталья, не спуская глаз, зорко следила за Устином и Митяем.

— Ну и вот, — продолжал Груздев, — отделился ты, Пашков, для видимости, я ведь так понимаю.

— Ну-у?..

— Вот тебе и ну. А с отцом ты заодно.

— Ну-у?..

— Отец твой Афиноген Тимофеевич старый, а вредный, крутит и так и этак, а сам будто ничего не знает, сопит под нос помаленьку, умничает, а ты его слова на все село разносишь. Мне, мол, верьте, я вона какой!

Груздев понизил голос до шепота и, постукивая костяшками пальцев по столу, добавил:

— А я знаю, откель все смутьянство идет, «то помеху власти чинит. Хлеб вы свой бережете для чего? ..

— А ты считал? ..

— Посчитаем небось.

— Ты свой считай! — подергиваясь, бросил Митяй.

— Мой не в яме, Митрий Афиногеныч.

— А мой?

— Пока не знаю.

— Я с отцом хребтину гнул не меньше вашего, — с глубокой обидой в голосе проговорил Митяй.

— А Зиновей не гнул?.. Ты ему скажи, Зиновей.

— Да об чем мне болтать с ним попусту, — отмахнулся Зиновей. — У меня в семье полтора работника да осьмеро ртов. Я на фронте кровь проливал, а его отец землю за ничто у бедняков брал...

— Батраков не наймали, — огрызнулся Митяй.

— А теперь, — Зиновей осторожно, словно про себя, тихо сказал: — слух прошел, будто...

— Что? .. — вздрогнул Митяй.

— Да то. Самогонку курите в Запольской землянке, вот что.

— Ох, накрою, добра- тогда не ждите, — предостерег Груздев.

— Ну, уж это чистая брехня, — вступилась Наталья, — черт знает, что за люди, господи ты боже мой!

На бледном лице Митяя выступили красные пятна. Плотно стиснув челюсти, медленно повел головой в сторону Зиновея. В глазах вспыхивали недобрые огоньки. Несколько раз он бросал взгляды на Устина, пытаясь угадать, что думает тот, на чьей стороне его сочувствие.

— Обрехали... ну ладно, — тяжело ворочая языком, проговорил Митяй и поднял бутылку. — Выпьем, дружок!