Боевой 19-й - [26]

Обращаясь в темноту, Устин из окна крикнул:

— Слушай, браток, что за новости привезли?

К окну подошел разведчик и, смеясь, спросил:

— Ты что, при штабе? Тоску разгоняешь?

Устин пожал плечами.

— Что там на фронте?

— Казаки идут...

— Много?

— Да как тебе... Дай-ка прикурить... Может, и много, а может, и мало, кто их разберет.

Он немного помолчал и, выпустив клубы дыма изо рта и ноздрей, спокойно добавил:

— Мне так сдается... — он откинул назад голову, прищурил глаз и важно закончил: — ... жара большая будет.

— По коням, товарищи! —скомандовал начальник разведки, внезапно появившийся на крыльце.

Скрипнули седла, звякнули уздечки, затопали кони.

Разведка канула в темень.

— Вестовой!

Устин вздрогнул и бросился в комнату командира полка. Командир ходил по комнате, ерошил светлые волосы, не глядя на Устина. Казалось, что человек этот никогда не спит и не сидит, а все ходит, ходит и думает.

— Вот пакет. Срочно отвези его в штаб триста пятьдесят восьмого полка. Как можно скорее... Понял?

На Устина глянули добрые серые глаза. Захотелось сказать командиру, чтобы он не беспокоился, донесение будет доставлено во-время, но подходящих слов не нашлось, и, на секунду замявшись, Устин повернулся и бегом бросился во двор.

Шалый шевелил ушами, нетерпеливо топтался.

Устин вскочил в седло и тронул коня.

Хворостянка затерялась где-то в этой бесконечной и дремотной степи. Неспокоен путь в ночи — не напороться бы на белых.

Не спала Хворостянка. Чуткой и настороженной жизнью жила она в эту глухую пору.

Яркая луна, словно путаясь в ветлах, медленно поднималась вверх. Седые крыши поблескивали росой, а над самой землей молочным Дымом курился туман.

Ночные шумы возникали внезапно и так же внезапно обрывались, глохлц. Только, не умолкая, выли и лаяли собаки. В избах, то здесь, то там, загорались трепетные огоньки и через несколько секунд гасли. Где-то срывался встревоженный говорок, переходил на шепот и замирал. То вспыхнет вдруг над полями ракета, словно в падении сгорающая звезда, далеко осветит спящую землю, и сразу станет тревожно. Никого не видно, кругом, но чудится крестьянам: идет кто-то, ползком пробирается к. деревне, чтобы смять эту жизнь, повернуть все по-старому.

Сюда в предрассветный час на взмыленном коне мчался Устин с донесением. То рысью скачет он, озираясь по сторонам, то припадает к луке и переводит в карьер коня.

И только когда над краем степи выглянул багровый горб солнца, Устин увидел деревню. В тихом пожаре зари ярко пылали стекла домов, густо порозовела степь, как сказочный луг, засеянный неведомой травой. А там, где бежала Елань, стлался сизый пар.

Конь тяжело дышал, роняя пену. Устин пустил его мелкой рысью. От околицы по выбоинам затарахтела телега и, выехав на дорогу, мягко покатилась по пыли. На телеге, свесив ноги, сидел крестьянин, настегивая вожжами лошадь. Увидев Устина, он поехал шагом.

Придержав Шалого, Устин крикнул:

— Э-э, товарищ, где штаб?.

Крестьянин остановился.

В это время раздался гулкий выстрел, за ним последовал второй и зачастил пулемет. Устин не разобрал, откуда громыхнула пушка, он увидел над собой белый комок дыма. От звонкого разрыва шрапнели конь вздыбился и шарахнулся в сторону. Второй снаряд черным фонтаном брызнул сбоку дороги, скрыв ехавшую телегу. Через несколько секунд лошадь с телегой выскочила из дыма и вскачь понеслась по степи. Крестьянин бежал сзади, нелепо махая перед собой руками. Вдруг он остановился, повернулся, постоял, точно решил бежать обратно, и, осев, упал.

Устин влетел на улицу деревни. Навстречу попался седой старик.

— Штаб?! — сдерживая коня, крикнул Устин.

Старик показал рукой вперед.

У избы против колодца Устин увидел несколько подвод. Не доезжая до штаба, он на ходу соскочил с лошади и бросился к избе. В оглушительном грохоте взвился огненный вихрь. Сильным ветром Устина швырнуло в сторону, больно стегнуло землей. Несколько секунд он не мог сообразить, что случилось. Вскочил на ноги, сжимая в руке смятый пакет. Там, где с минуту назад стояли подводы, оказалось убитыми двое красноармейцев и лошадь. Навалившись на оглоблю, лошадь накренила подводу так, что левая сторона телеги двумя колесами повисла в воздухе. Бешеным карьером уносились вперед остальные подводы. Над землей низко плыл горький, синеватый пороховой дым.

Бой начался. За деревней чаще и чаще, словно в огне сосновые дрова, трещали винтовки, захлебывались пулеметы. Подошли двое. Один — в порыжелой кожаной куртке, в старых грязных сапогах, с винтовкой. Другой.— с бритой головой, в защитного цвета галифе, с шашкой, висевшей на кожаном шнурке вместо портупеи. Человек с шашкой схватил убитого красноармейца подмышки и посадил. Убитый качнулся и глянул на Устина откуда-то издалека потухшим взором полуоткрытых светлоголубых глаз.

— Антон! — сорвалось с губ Устина.

Человек с бритой головой снял с убитого винтовку, и Антон, как мешок, повалился на спину, стукнувшись головой о землю. Устин подбежал к человеку в кожанке, протянул пакет. Тот мельком взглянул на Устина, прочитал сообщение й, не то с сожалением, не то с досадой, ответил: