Боевая вылазка в СССР. Записки организатора взрыва Ленинградского Центрального Партклуба (Июнь 1927 года) - [2]

Подходит проводник. Он «бывалый», около ста раз бывал уже «там». Среднего роста, худощавый, юркий, белесый, жесткие усики — тычком, вместо передних зубов — дыра… Нельзя сказать, чтобы особо внушал к себе расположение… Да еще ко всему этому — явно трусит и нервничает. Одет он — под «товарища», в русскую солдатскую шинель с неформенными пуговицами, без хлястика, с разорванным воротом. На голове серая потрепанная фуражка; на ногах, как и у нас троих, высокие сапоги.

— Если что, сразу ложитесь и стреляйте. Они трусы, сразу носом в землю и стреляют куда попало. А как выпустите обойму, отбегайте к реке зигзагами, за кустарником, но не все сразу…

С планом действий проводника я не согласен, но не возражаю пока что ему. У меня план несколько иной… Чтобы не промолчать, спрашиваю проводника:

— Чем они вооружены?

— Винтовками.

— Ну, это не плохо. В лесу маузер полезнее винтовки…

— А сколько их ходит в патруле?

— Да разно — пять, шесть человек. Это — первая линия погранохраны, а дальше идет линия патрулей ГПУ, те ходят по двое с револьверами. Кое-где по лесным дорогам ездят конные дозоры. Если ждут переходов, устраивают в разных глухих местах засады.

— Собаками они тут для слежки не пользуются?

— Есть у них и собаки, да они ни к черту — плохо ученые и заморенные…

Молодежь моя, наконец, готова. Пошли дальше, раздвигая ветки и прыгая по болотистым кочкам. Шепотом сговариваемся о моем плане действий в случае встречи с красными. План краток: пробиваться хоть в одиночку, но непременно вперед, и хоть частично, но выполнить свою задачу.

Идем «змейкой», дистанция пять шагов. Впереди проводник, за ним я, как старший и обладатель маузера с прикладом, потом Димитрий с большим «парабеллумом» и последним Сергей с наганом. Он — резерв в случае стычки, ибо наган с его сложным перезаряжением в таком бою почти не оружие.

— Прыгайте через тропинку!.. — шепчет проводник. — Нехорошо, если поперечный след оставим — могут поставить собаку…

Углубляемся в густой, болотистый лес. Вода выше колен, ноги вязнут. Становится совсем темно. Большими прыжками стараемся прыгать на сухие кочки. Каждые три-четыре минуты проводник останавливается и прислушивается. Он очень озабочен, сильно нервничает. Мне уже говорили, что только несколько дней тому назад наш проводник попал в этих же краях в засаду, но убежал, а бывший с ним курьер иностранной разведки погиб. Погибать нашему проводнику не хочется, а дело у него вновь опасное…

Кукушки смолкли. В лесу ни звука. Только тяжелое хлюпанье наших сапог в болоте да треск хвороста под ногами Димитрия и Сергея — непривычны бесшумно ходить по лесу. Проводник при каждом треске ветки сердито оглядывается и укоризненно качает головой…

Откуда-то издали донеслось хоровое пение, протяжное, русское, солдатское.

— С кордона… Верно, пьяные… Километра два отсюда до поста, — сказал проводник.

Я ясно помню этот кордон еще с молодых лет: группа казенного вида домиков у шоссе, полосатая рогатка, будка часового и колокол. Когда подъезжал воз с сеном или иной кладью, часовой бил в колокол, из ближайшего домика выскакивал худенький, испитой чиновник с зелеными пограничными петличками и втыкал в воз острую длинную спицу, ища контрабанды. Стройный, загорелый ротмистр в затянутой по-юнкерски гимнастерке был предметом зависти юнца-гимназиста, давно решившего быть военным. Бравые солдаты в зеленых фуражках, на рослых вороных конях… Они тоже пели по вечерам, и песни их разносились над туманом речной долины… Рано-рано июльским утром 14-го года пели они здесь последний раз, цокая копытами лошадей по щебню шоссе «справа по три». Они шли грузиться на фронт, а на их место пришла «крупа» — рыжебородые отцы-ополченцы.

Пение сейчас иное, слишком какое-то распущенное, удалое, может, даже пьяное, но все же — солдатское, русское… И тоской защемило сердце…

— Тихо… тише… — зашипел проводник, поднял руку и остановился.

Я поравнялся с ним… Перекресток лесных дорог… Из-за леса направо слышится многоголосый собачий лай.

— Милое М.

Опять лес, опять болото, тропки, кочки, гнилые пни и сырая мгла.

— Внимание, сейчас переходим шоссе…

Из-за густой поросли елей показывается ровное, выбитое щебнем широкое шоссе — светлая полоса после лесного сумрака.

— Быстро… бегом и все враз…

Пять прыжков, глубокая канава и опять лес.

— Отдохнем, — предлагает проводник, — самое опасное прошли…

Прилегли в холодный, влажный мох. Смотрю на часы: час ночи. По времени пошли верст восемь, но от быстрой ходьбы, прыжков по кочкам, от нервного напряжения усталость во всем теле… Успокаивает лишь сознание кинутого жребия: возврата нет.

Шепотком переговариваемся с проводником и жуем взятые с собой бутерброды. Ломаю плитку шоколада и делю на четырех. Проводник предусмотрительно шоколадную обертку зарывает в мох.

— Лишний след…

Минут через пять пошли дальше. Ведет проводник осторожно, по каким-то крутым оврагам и такой густой чаще, куда, пожалуй, никакой «товарищ» не залезет, хотя бывалые люди говорили, что засады большевики иной раз и прячут именно в таких медвежьих оврагах.

Чу, человеческие голоса… И совсем близко. Замираем… Вслушиваемся… Пальцы впиваются в приклад маузера. Доносится до нас осторожный стук топора.