Блюз Сонни - [118]

Она вдруг громко вскрикнула во сне и открыла глаза.

— Ну-ну, все хорошо, — сказал он, прикоснувшись к ее плечу.

Она растерянно спросонья потрясла головой.

— Ой, — опомнившись, она смутилась и покраснела, изжелта-серые щеки залила бурая краска. — Простите! — Опять испуганная улыбка. — Мне приснился сон.

— Все в полном порядке, — заверил он ее, — ни о чем не надо беспокоиться, все в порядке.

— Смешной сон, честное слово, — она опять так сильно тряхнула головой, что легкие волосы взметнулись. Она отстранилась от Нимрама и подняла ладони к глазам. — Просто удивительный! — Опустила руки и, прищурившись, уставилась в окно, припоминая, что ей снилось. Он понял, что ошибся: сон, который ей приснился, был не страшный. — Вроде бы я нахожусь в помещении, в старом, замшелом погребе, и там со мной какие-то существа, я хочу открыть дверь… — Она огляделась: не подслушивает ли кто? Но все спали. Посмотрела на него — не могла решиться, рассказывать дальше или нет. И неуверенно продолжала: — Я попробовала открыть дверь, а ручка оторвалась и осталась у меня в руке. Я тогда стала царапать ногтями, как-то открыла, не знаю как, — она сдвинула брови, с усилием припоминая, — вроде бы дверь отвалилась, и оказалось, что там, снаружи, где должен быть внешний мир, там только и было что… — Опять покраснела, не договорив. Но, убедившись, что он внимательно, заинтересованно ждет, докончила, смущенно пожав плечами: — Там сначала была земля, глина, но потом она разбилась, как скорлупа, и открылась большая просторная комната, вроде зала, и в ней — все мои куклы и игрушки, которые когда-то сломались или потерялись. И все как новенькие.

— Интересный сон, — сказал Нимрам, глядя ей не в глаза, а в переносицу; потом, почувствовав, что этого мало, добавил: — Сны бывают удивительные.

— Я знаю, — кивнула она и сразу же спросила: — Который сейчас час, вы не знаете? Долго еще до Чикаго?

— У них там время на два часа вперед. На моих сейчас…

Она не дала ему договорить:

— Да-да, я просто забыла. — Ее вдруг всю передернуло, — Тут не холодно?

— Морозильник, — ответил он.

— Слава Богу. — Она посмотрела за его спиной в окно и сразу повеселела. — Смотрите, развиднелось! Молнии больше не блещут.

И тряхнула головой, откидывая волосы.

— Гроза осталась позади, — сказал он. — Я вижу, вы больше не боитесь.

— Ошибаетесь, — возразила она и улыбнулась. — Но уже не так, это верно. Все-таки я по-прежнему молюсь.

— И правильно делаете.

Она покосилась на него и поспешила отвести взгляд.

— Многие не верят в молитвы и во все такое, — сказала она, неуверенно улыбаясь и глядя прямо перед собой. — И другим говорят, что это глупость. Все равно, как вот если мальчик хочет играть на скрипке, а не на духовых или ударных. В нашем школьном оркестре вся струнная группа — девочки, только один мальчик, бедняжка, играет на альте. — Она замолчала, искоса взглянула на него и сказала с улыбкой: — Удивительно, до чего бестолково я вам рассказываю.

— Очень даже толково.

Она дернула плечом.

— Не знаю, одни говорят, есть Бог, другие — что нет, и те и другие так определенно, просто чудеса. Лично я не уверена ни в том ни в другом, но, когда страшно, я молюсь.

— Это как в старом анекдоте, — начал было он.

— Вы любите музыку? — перебила она его. — Классическую?

Нимрам нахмурил брови.

— Д-да, пожалуй. Иногда.

— Кто ваш любимый композитор?

Нимраму впервые в жизни пришло в голову, что, пожалуй, его любимый композитор — Машо.

— Бетховен, — рискнул он.

Ответ оказался удачным.

— А любимый дирижер?

Он сделал вид, что задумался.

— Мой — Сеиджи Одзава, — сказала она.

Нимрам поджал губы и кивнул.

— Да, я слышал, что он здорово дирижирует.

Она опять тряхнула головой, чтобы откинуть волосы со лба. Какая-то мысль отвлекла ее, сделала напряженным лицо, оттянула книзу уголки губ. Девочка сложила ладони на коленях, потом с усилием подняла голову и посмотрела в глаза Нимраму:

— Дело в том, что, понимаете, я сказала вам неправду.

Он вопросительно поднял брови.

— На самом деле я дружу с одним мальчиком. — И, торопясь, словно из опасения, чтобы у нее не спросили фамилию этого друга, объяснила: — Знаете, как бывает, когда знакомишься с человеком, хочется показаться интереснее, чем ты есть. Ну вот. — Она опять потупилась, видно было, каких трудов ей стоит признание. — Я напускаю на себя трагизм.

Он растерянно замер, не решаясь улыбнуться, и ждал, что она скажет дальше.

Она что-то пробормотала, он не расслышал, наклонился к ней, и тогда она произнесла громче, но все равно едва слышно:

— Я, как у них говорится, безнадежная, но понимаете, это ведь все равно ничего не значит. Просто… Мне страшно и хочется плакать, и все такое, только когда я говорю себе словами: «Я скоро…» — Он почувствовал, что это правда: если она выговорит все до конца, то заплачет. Она перевела дух и продолжала: — Если наш самолет разобьется, для меня это почти не имеет значения, немного раньше, и только, но все равно, когда мы взлетали при грозе, среди молний… — Она снова на минуту подняла на него взгляд. — Ничего не понятно, да? — В глазах ее были слезы.

— Вовсе нет, — сказал он. — Все понятно.