Блуждающие огни - [49]

— А это что? — показал он рукой на автоматы.

Элиашевич приподнял лежавший на коленях автомат и улыбнулся:

— Автомат!

— Вижу, но зачем?

— А вдруг какой-нибудь заяц выскочит?

Оба рассмеялись, но, пожалуй, впервые почувствовался холодок в отношениях между ними. Каждый думал о своем. Элиашевич украдкой наблюдал за Кевлакисом. Тот во все глаза смотрел по сторонам. С жадностью всматривался в каждую встречавшуюся на пути деревню, каждое дерево, каждый придорожный крест, каждый мостик и пригорок, возвещавший о приближении к родным местам.

Элиашевич сразу как-то подобрел. Он прекрасно понимал его в данную минуту. Он помнил себя самого, когда той же дорогой шел пешком домой, в Ляск, помнил, как приветствовал каждое дерево, каждого жаворонка, какое волнение испытывал при мысли о встрече с матерью.

Машина взлетела на небольшой пригорок, откуда уже отчетливо можно было разглядеть лежащий внизу Ляск, остроконечный шпиль костела, высокую трубу кирпичного завода. Кевлакис даже встал и едва не вылетел, когда машину качнуло на колдобине. Элиашевич велел остановиться. Кевлакис выскочил из машины и побежал на пригорок. Элиашевич неторопливо последовал за ним. Тот все смотрел вокруг и не мог наглядеться. Наклонился, схватил горсть земли, растер ее в ладонях, сдул и вытер руки полою пиджака.

— А все же я прирожденный крестьянин. Люблю землю.

— Так что, займешься хозяйством?

— Думаю, что да. А ты чем занимаешься?

— Как видишь.

Элиашевич помахал автоматом. Кевлакис с удивлением посмотрел на него, видно, он не очень-то понял жест Элиашевича.

— Работаю в отделении госбезопасности, — пояснил тот.

— А… — произнес Кевлакис и тотчас же, ссутулившись, медленно побрел к машине.

Элиашевич задумался. Так, значит, знают, и там знают, что такое органы госбезопасности, но понимают это по-своему.

Кевлакис остановился и, обернувшись, спросил:

— Не знаешь, что с Влодеком?

— Знаю. Наши дороги разошлись. Стреляем друг в друга.

— А что, по-другому нельзя?

— Долго рассказывать. Поживешь здесь — поймешь.

— Ты разговаривал с ним?

— Как и с тобой.

— Ну и что?

— Как видишь… Каждый выбрал свой путь. А ты почему так долго не возвращался? Боялся?

— А если я скажу тебе, что нас не очень-то оттуда выпускали, ты поверишь?

— Как я могу тебе верить или не верить? Я там не был.

Кевлакис подошел к машине, вытащил из сумки плоскую зеленую бутылку, отвернул пробку, отхлебнул немного и протянул ее Элиашевичу. Тот сделал большой глоток, закашлялся, вытер рукавом губы.

По прибытии в Ляск он отвез его к сестре, но от приглашения войти в дом отказался под предлогом, что не хочет мешать их встрече. Понимал, что с Кевлакисом говорить ему уже не о чем. Потом он видел его еще несколько раз. Кевлакис вскоре женился на крестьянской девушке и целиком занялся хозяйством. Он пользовался авторитетом у людей, и поэтому они выбрали его старостой. Связывало ли его что-нибудь с Рейтаром и если да, то что именно?

Элиашевич еще раз достал зеленую папку, в которую Грабик скрупулезно подшил все имевшиеся на Кевлакиса данные. Еще раз прочел подписанную Рейтаром записку с угрозами в адрес Кевлакиса. Но она была написана явно не его рукой. Кто-то и подписался за Рейтара, только почему адресовали ее Кевлакису и от кого исходят угрозы? В материалах не было ни одного конкретного факта. Встречался ли он с Рейтаром или нет? Элиашевич отложил протокол последнего допроса Кевлакиса. Почерк у Грабика был чуть ли не каллиграфический. От света лампы блестели засохшие чернила, приготовленные из химического карандаша. Ничего особенного: биография, прохождение службы на Западе, возвращение на родину. Элиашевич начал читать протокол допроса, написанный ровным, красивым почерком Грабика.

«Вопрос: Почему вы так поздно, только летом сорок седьмого года, вернулись на родину?

Ответ: Я долго не возвращался, потому что нас насильно держали в лагерях и не желали демобилизовывать.

Вопрос: Назовите лагерь, в котором вы находились и в чем заключалось это насилие?

Ответ: Я был в Шотландии, в лагере Кипгарден, куда бросили меня и многих других польских военнослужащих, когда я выразил желание вернуться на родину. Польская и английская жандармерия держала нас под стражей, не выпускала в город, не передавала нам ни вестей, ни писем с родины. Несколько солдат пытались бежать оттуда, но жандармы поймали их, и военно-полевой суд приговорил их как дезертиров к нескольким годам тюремного заключения. Одного рядового, который выразил желание вернуться в Польшу, лагерные жандармы избили до полусмерти. Только за то, что слушали радиопередачи из Польши, отправляли в штрафные роты и понижали в звании. Лишь в сорок седьмом, году, после голодовки большой группы солдат, работникам нашего посольства удалось пробиться к нам и появилась возможность возвратиться на родину. Я добрался до Гдыни на пароходе «Медина Виктория».

Вопрос: Поддерживаете ли вы контакты с заграницей?

Ответ: Никаких контактов с заграницей я не поддерживаю.

Вопрос: Какие задания, связанные с враждебной деятельностью против народной Польши, вы получили перед отъездом и от кого?

Ответ: Никто мне таких заданий не давал.