Блуждающая звезда - [51]

Я сижу на камне неподалеку от могилы Наса и смотрю на лагерь. Когда Нас спрашивал: «Разве солнце светит не всем?» — думал ли он об этой долине? Солнце здесь без устали выжигает просторы пустыни, его свет так нестерпимо ярок, что кажется, будто холмы у Яабада и Дженина качаются, как на волнах.

Я вижу лежащие внизу, у подножия холма, улицы лагеря. Прошло время, и он превратился для нас в тюрьму. Кто знает — возможно, он станет местом нашего упокоения? Расположенный на каменистой равнине, ограниченной с восточной стороны руслом высохшей реки, лагерь Нур-Шамс кажется темным, цвета ржавчины и грязи, пятном, к которому ведет пыльная дорога. Ближе к вечеру, когда лагерь стихает, я забираюсь на вершину холма и вспоминаю крыши Акки, великое множество крыш — плоские крыши, купола, высокие башни, и древние стены над морем, где носятся чайки и ветер раздувает тонкие паруса рыбачьих шхун. Я знаю, что все это никогда больше к нам не вернется. Я помню оборванных арабских солдат — безоружных, с окровавленными повязками на головах, в грязных обмотках, с лицами, осунувшимися от голода и жажды. Некоторые были совсем юными, но усталость и война заставили их повзрослеть. Следом тянулась бесконечная вереница женщин, детей и немощных стариков. Они не осмеливались войти в город и лежали на земле под оливковыми деревьями, надеясь, что кто-нибудь вынесет им воды, хлеба и немного кислого молока. Была весна, и они рассказывали о том, что произошло в Хайфе, о боях на узких улочках и на рынке Старого города, о валяющихся на земле лицом вниз погибших. Выжившие пошли берегом моря в Акку, они брели под солнцем и ветром и добрались до стен нашего города.

Помню, что в тот вечер, отправляясь на поиски еды, я надела длинное, до пят, платье, закуталась в покрывало, взяла клюку и поковыляла, сгорбившись, как старуха: поговаривали, что среди беженцев прячутся бандиты, насилующие девушек. У городских ворот я увидела всех этих людей — тысячи и тысячи похожих на нищих людей. Они совсем выбились из сил, но не спали. Их глаза стали огромными от лихорадки и жажды. У кого-то достало сил разжечь несколько костров: огонь выхватывал из темноты лица, и это были лица побежденных. Старики, женщины, дети. Повсюду, на пляже и на дюнах, насколько хватало взгляда, сидели и лежали люди, как будто кто-то сбросил их на эту землю. Они не жаловались — просто молчали. И это молчание было страшнее криков или стонов. Время от времени начинал хныкать ребенок, но и этот звук тут же стихал. Только море шумело, да волны с рокотом накатывались на перевернутые на песке лодки.

Я шла меж тел и чувствовала такую жалость, что бросила притворяться старой нищенкой. Потом вдруг мужество оставило меня, и я вернулась к городским воротам. Вооруженный охранник попытался было остановить меня: «Куда ты идешь?» Я назвала свое имя, сказала, где стоит дом моего отца. Он посветил мне в лицо фонариком и с издевкой спросил, что я делала одна за городскими стенами. Я не стала отвечать и ушла. Меня мучил стыд из-за увиденного.

Позже вокруг Акки начались бои, грохотали пушки: друзы сражались с Хаганой, день и ночь, до самого лета. Все здоровые мужчины ушли на войну, и мой отец Ахмад тоже отправился вместе со всеми на север. Он поручил мне следить за домом, благословил и ушел. Отец верил, что скоро вернется, но так и не вернулся. Позже я узнала, что он погиб под бомбами в Нагарии.

Потом приехали крытые грузовики, чтобы увезти гражданское население в безопасное место. В наш дом вселились солдаты, а я села в грузовик.

Колонны машин проезжали мимо ворот Акки, и те, кто оставался в городе, провожали их взглядами. Машины направлялись в Кантару и Набатию, на юг, к Газе, в Тулькарм, Дженин и Рамаллу. Ходили слухи, что некоторые добирались до Салта и Аммана, расположенного на другом берегу реки Иордан. Мы с Ааммой Хурией не знали, куда едем. Мы не ведали, что присоединимся к лежавшим на земле под городскими стенами людям, которых я видела тем ужасным вечером.

Лагерь Нур-Шамс — это окраина мира, мне кажется, что за ним не может быть ни другой земли, ни надежды. Дни проходят за днями, подобные невидимой и неосязаемой пыли, которая берется из ниоткуда и засыпает одежду, крыши палаток, волосы и даже кожу. Я ощущаю тяжесть этой пыли, она примешивается к воде, которую я пью, к еде, которую я ем, я чувствую ее вкус на языке, когда просыпаюсь утром.

В лагере Нур-Шамс три колодца — три ямы, вырытые в русле пересохшей реки и обложенные плоскими камнями и досками. Утром, на рассвете, когда солнце еще прячется за холмом, а небо кажется высоким и бескрайним, я отправляюсь с ведрами за водой — за ночной, прохладной и чистой водой, которую еще никто не успел взбаламутить. К колодцам тянется бесконечная вереница женщин и детей. Вначале, когда мы только попали в лагерь, люди здесь разговаривали и смеялись, как повсюду в мире, где нет ни войн, ни тюрем. Женщины справлялись о новостях, сплетничали, судачили, придумывали всякие истории — так, словно ничего ужасного не случилось, они отправились попутешествовать и скоро вернутся домой.