Блуждающая звезда - [49]

Когда костер погас, они легли под соснами на подстилку из хвои. Земля плыла и покачивалась, точно плот, уносимый потоком. Эстер чувствовала прижавшееся к ней тело Жака, слышала его дыхание. Слышала рядом другие парочки, шорох сосновых игл и хруст веток под ними. Губы Пастушка искали ее губы. Он весь дрожал. Эстер встала: «Пойдем, надо вернуться к маме». Некоторое время они шли молча. Потом Эстер взяла Жака за руку, и они побежали, увязая ногами в песке, в дальний конец пляжа. Элизабет, закутанная в свою старую плащ-палатку, сидела, привалившись спиной к чемоданам. Когда они подошли, она сказала только: «Надо поспать». И легла на песок.

* * *

Два дня спустя Эстер и Элизабет ехали в кузове грузовика в Иерусалим. Колонна, состоявшая из шести грузовиков и американского джипа, медленно катила по разбитой дороге через голые холмы на восток от Рамлы. В двух головных грузовиках ехали вооруженные мужчины, и Жак Берже был с ними. Остальные четыре везли женщин и детей. Отодвигая брезент, Эстер видела только пыль да зажженные фары следующего грузовика. Только изредка пыль рассеивалась, и можно было разглядеть холмы, овраги, кое-где дома. Ветер был холодный, небо незыблемой синевы. И все же война — она была здесь, повсюду вокруг них. В новостях сообщали об убитых еврейских фермерах в поселении Атарот. Перед отъездом в Тель-Авиве Жак прочел Эстер воззвание генерала Шалтиэля, расклеенное на стенах: «Враг посягает на Иерусалим — вечный город нашего вечного народа. Битва будет яростной и беспощадной, мы не отступим. Мы победим — или нас уничтожат! Мы будем сражаться до последнего за наше будущее и за нашу столицу». На днях арабская армия под командованием Джона Бэгота Глабба и короля Абдаллы бомбила дорогу между Тель-Авивом и Хайфой. Египтяне перешли границу, двигаясь на подмогу войскам к западному берегу Мертвого моря.

Но никому в грузовиках не было страшно. Еще свежа была эйфория от провозглашения Израиля, помнились хороводы на залитых солнцем улицах, танцы, пение и такой чудесный вечер на берегу под соснами.

Люди говорили, что теперь, с уходом англичан, все уладится само собой. Другие возражали: война только начинается, и это будет третья мировая война. Но Элизабет слышать об этом не хотела. Восторг, упоение охватили и ее теперь, когда цель их долгого пути была так близка. Глаза ее блестели, она много говорила, даже смеялась, чего не случалось с ней давно. Эстер смотрела на ее точеное лицо в обрамлении черного платка — сегодня она казалась красивой и совсем молодой.

Перед отъездом, в часы ожидания на пляже Элизабет говорила об Иерусалиме, о храмах и мечетях, золотых куполах, садах и фонтанах. Говорила так, будто все это видела наяву или, может быть, во сне. По ее рассказам, это был прекраснейший в мире город, где все, чего ни пожелаешь, сбывается, где нет и не может быть войны и все те, что были гонимы и рассеяны по миру, скитаясь без родины, смогут жить там в мире.

Грузовики ехали теперь через лес; чистые речки струились под соснами и кедрами. В Латруне колонна остановилась, солдаты и иммигранты вышли передохнуть в деревне и освежиться. Из родника в маленький водоем, ласково журча, текла вода. Женщины вымыли запыленные лица и руки, дети брызгались и весело хохотали. Эстер долго с наслаждением пила холодную воду. В жарком воздухе жужжали пчелы. Улицы деревни были тихи и безлюдны. Временами что-то громыхало в горах, словно далекая гроза.

Пока женщины с детьми умывались и пили, мужчины стояли на углах улиц с винтовками в руках. Тишина была странная, угрожающая. Эстер вспомнила тот день, когда они с Элизабет пришли на площадь в Сен-Мартене, где собирались люди, чтобы отправиться в путь. Сидели старики в черных пальто, женщины, туго повязанные платками, дети бегали, ничего не понимая, и была такая же тишина. Только громыхало вдали, словно гроза.

Колонна тронулась. Немного дальше дорога пошла через теснины скал, где уже стемнело. Грузовики сбросили скорость. Эстер отодвинула брезент и увидела вереницу людей — беженцев. Рядом с ней, наклонившись, выглянула женщина. «Арабы», — только и сказала она. Беженцы шли по обочине вдоль колонны грузовиков. Их было человек сто, а то и больше, одни женщины и дети. В лохмотьях, босоногие, с замотанными в тряпье головами, женщины отворачивались, проходя через клубы пыли. Некоторые несли свою поклажу на голове. У других были в руках чемоданы, перевязанные бечевкой коробки. Какая-то старуха катила старенькую коляску, нагруженную всякой всячиной. Грузовики остановились; беженцы шли медленно, отворачивая лица с пустыми глазами. Давящая тишина стояла, смертельная тишина, когда проплывали мимо эти лица, похожие на маски из пыли и камня. Только дети смотрели, и в их глазах был страх.

Эстер спрыгнула на землю и приблизилась, она хотела понять. Женщины отворачивались, некоторые кричали ей какие-то злые слова на своем языке. И вдруг от вереницы отделилась совсем молоденькая девушка. Она шла прямо к Эстер. Бледная, с усталым лицом, в пропыленном платье, волосы покрыты большим платком. Когда она подошла ближе, Эстер заметила, что ремешки ее сандалий порваны. Она была уже рядом, можно дотронуться рукой. Глаза ее горели странным огнем, но она молчала, ни о чем не просила. Долго стояла неподвижно, касаясь пальцами руки Эстер, словно хотела и не решалась что-то сказать. Потом достала из кармана курточки чистую тетрадь в черной картонной обложке и на первой странице, вверху справа, большими буквами, вот так, написала имя: N E J M А. Она протянула тетрадь и карандаш Эстер, чтобы та тоже написала свое имя. Постояла еще немного, прижимая к груди черную тетрадь, словно она была для нее дороже всего на свете. Наконец, так и не сказав ни слова, повернулась и побежала догонять удаляющуюся вереницу беженцев. Эстер шагнула следом, хотела позвать ее, остановить, но было поздно. Пришлось вернуться в грузовик. Колонна покатила дальше в облаке пыли. У Эстер не шли из головы лицо и глаза Неджмы, рука, коснувшаяся ее руки, величавая медлительность движений, когда она протянула ей тетрадь, написав в ней свое имя. Она не могла забыть лица женщин, отводивших взгляд, страх в глазах детей и тишину, так тяжело давившую на землю в тени теснины и у родника. «Куда они?» — спросила она Элизабет. Та женщина, что выглядывала из-под брезента, посмотрела на нее, но ничего не сказала. «Куда они?» — повторила Эстер. Женщина пожала плечами, может быть, просто не понимала. Ответила другая, одетая в черное, с очень бледным лицом: «В Ирак». Она сказала это так сурово, что Эстер не решилась больше ни о чем спросить. Дорога была исковеркана войной, пыль желтым ореолом окутывала брезент грузовика. Элизабет сжимала руку Эстер, как когда-то на дороге в Фестиону. Женщина сказала, глядя на Эстер так, словно силилась прочесть ее мысли: «Невинных нет, это матери и жены тех, кто нас убивает». — «А дети?» — спросила Эстер. Расширенные от страха глаза не шли у нее из ума, она знала, что никогда не забудет их взгляд.