Блуд на крови. Книга вторая - [8]

«Известно Ее Императорскому Величеству стало, что некоторые обыватели в Москве, избегая докторских осмотров, не только утаивают больных, но и умерших выкидывают на публичные места Такое злостное поведение навлекает на все общество наибедственнейшие опасности… Если кто в таком преступлении будет открыт и изобличен, таковой безо свякого милосердия будет отдан вечно в каторжную работу. О чем сим и публикуется».

На Парамоновых кто-то донес. Не миновать бы родителям капитана лишения всех прав состояния и каторжного лиха (указы у нас и прежде на первых порах рьяно исполнялись), да сами они уже в остроге заразились чумой и отдали Богу душу. А дело шло к своему концу, чума на Москве уже прекращалась. Капитан продал московский домик, девочку-сироту вместе со своей старой няней забрал в Питер.

За год до описываемых событий няню похоронили на Смоленском кладбище. Настя стала заменять ее полностью, стирая капитану белье, бегая по лавкам, готовя провизию.

Теперь не без сожаления он прощался со своей малолетней рабыней. В его загрубелом сердце вдруг родилось раскаяние. Оставшись один, Парамонов проклинал — в который раз! — свою несчастную страсть к игре, скрежетал зубами:

— Фу, мерзость! Как я не мог видеть всей гадости моего поступка — проиграть черт знает кому сироту! Ведь этот майор какой-то отщепенец, он не нашей веры, на иконы не молится. Изувер немецкий!

Затем он потряс надо ртом штофом, который оказался пустым, и утешился старыми кислыми щами, испив через край чугунка. «Что делать, — уже спокойно подумал капитан, — видать у Настасьи судьба такая. Каждому свое!»

Он прошел за полог, и через минуту сильный храп нарушил ночную тишину.

ЖЕЛЕЗНАЯ ЕЛИЗАВЕТА

Майор Клот покинул Петербург 7 сентября 1777 года, ровно за два дня до печально знаменитого наводнения, когда мутные волны бились о стены Зимнего дворца, а размытые могилы выпустили гробы и утопающие цеплялись за них.

Майор направился через Ригу в сельцо Царнау. Там находилось небольшое имение его жены Елизаветы Стернстраль, дочери палача. Этой даме было под сорок лет. Елизавета относилась к тем натурам, на которые в молодом возрасте природа наносит тонкий слой красоты, от которого после замужества и рождения уже первого ребенка не остается и следа. Высокого роста и по этой причине постоянно сутулящаяся, с жидким пучком белесых волос, мелкими чертами лица, с остреньким носиком, она все же упрямо считала себя весьма неотразимой.

Во всяком случае, Елизавета была энергична и предприимчива. Именно благодаря этим качествам ей удалось упросить, умолить петербургское начальство позволить мужу занять освободившееся место начальника местного военного гарнизона. Она знала читать и писать, хранила у себя несколько книг и слыла среди местного бомонда женщиной весьма просвещенной.

Занятием своего отца Елизавета не только не тяготилась, но даже весьма гордилась. Когда ей было всего лет пять, отец взял ее на экзекуцию, которую совершал над провинившимся крестьянином. Экзекуция заключалась в том, что крестьянина — тщедушного, лет пятидесяти — привязали к деревянной кобыле, и отец Елизаветы не торопясь, с какой-то залихватской ловкостью поддергивал кнутовищем, наносил удары, отчего на костлявой спине появлялись длинные вспухшие следы. После десяти ударов вся спина была в крови, затем на лопатках отслоилась кожа. Не выдержав назначенных ему тридцати ударов, крестьянин испустил дух.

УРОКИ МОЛОДЫМ

— Мое дело — сторона! — рассуждал в тот вечер за обедом отец. — Мне предписано наказать — я и наказываю. У меня должность такая. Не я, так другой найдется, еще хуже будет. А без наказаний никак нельзя, народ и так нынче совсем распущенный, начальства перестал бояться. На все есть закон!

Елизавете понравилось ходить на экзекуции, которые совершал отец. Уже выйдя замуж, она не оставила этого развлечения.

Однажды должны были вешать мужика, обвиненного в грабеже.

Елизавета взяла с собой дочь Кристину. Они приехали в Ригу, заняли среди зрителей места поближе к эшафоту. Кристина со страхом и любопытством наблюдала, как возвели на высокий эшафот молодого парня, бледного от ужаса, едва стоявшего на подгибающихся ногах. Дед девочки, одетый в обычную кумачовую рубаху, поставил парня на табурет, засунул голову в веревочную петлю (которую Елизавета намылила еще накануне) и табурет с силой толкнул. Раздался короткий сдавленный крик, и парень, задрав под напором петли подбородок к небу, долго трясся в мелких конвульсиях. Из носа, ушей и рта у него побежали струйки крови.

Елизавета вдалбливала дочери — малолетней Кристине:

— Большинство людей — черви, скопище негодяев. Если некоторых из них время от времени не давить, они распускаются вовсе и не дадут жить таким честным людям, как мы. Пусть чужие стоны тебе доставляют радость! Поняла? — И Елизавета нежно поцеловала дочь, согласно кивавшую головой.

ТЕПЛАЯ ВСТРЕЧА

Елизавета презирала своего мужа и не скрывала этого. Словно гипнотизер, глядя не мигая на его переносицу, Елизавета неоднократно говорила:

— Христер, неужели ты сам себя считаешь мужчиной? Твои сверстники успели стать полковниками и генералами, живут в богатых домах, ездят в роскошных каретах, а ты… — она презрительно сплевывала, — ты, Христер, пирожок с дерьмом. Я не пущу сегодня тебя на мое ложе.