Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - [26]

Последние годы Елена Сергеевна жила неподалеку от нашего дома, на Никитском бульваре. Когда она скончалась, мы с Алешей ходили ее провожать. С Ниной Матвеевной они общались до самого конца. Свою подругу моя свекровь пережила совсем не намного.

* * *

Кроме Булгаковых, Нина Матвеевна знала и Алексея Толстого, а через них — чуть ли не весь Художественный театр. Поэтому артистическая среда была для Алеши родной. Это было окружение, в котором он рос. Мальчиком мой муж играл в арбузовской студии. Словом, выбор первой профессии оказался естественным.

Во время войны он служил в ансамбле Московского военного округа. И пытался поступать в театральный еще в те годы, когда студия МХАТ была только создана, шел 1943 год, по-моему. Но его тогда из армии не отпустили, поэтому в студию он пришел сразу после войны, после демобилизации.

Актерство у него было в крови. Алеша родился в Самарканде, вскоре после его рождения родители разошлись. Его отец тоже был причастен к актерской профессии. Он — из украинских крестьян. Где-то в бывшей Кировоградской области есть целое село, где половина — Аджубеи, как это часто бывает в деревнях.

Однажды кто-то из помещиков услышал, как Иван Аджубей поет в церкви. В итоге его послали в Петербург — учиться. Талант развился, позже он пел в Мариинском театре вместе с самим Леонидом Собиновым. У него был тенор, и, говорят, очень хороший.

Но потом началась Первая мировая война. Случилось ранение, каким-то образом оказалось задето горло, и в результате — потеря голоса. Но тем не менее, с музыкой Алешин отец не расстался: зарабатывал тем, что преподавал пение, жил в Петербурге. Говорят, педагогом был замечательным. Наш ближайший сосед по дому, которого, к сожалению нет уже в живых, Павел Герасимович Лисициан — потрясающий певец и человек — рассказывал Алеше, что учился у его отца. Ездил в Ленинград специально — брать уроки.

Алеша с отцом не общался. Всего пару раз бывал у него в гостях. Сейчас, достигнув определенного возраста, я считаю, что это неправильно. Но так уж сложилось. А последние годы жизни Аджубей-старший провел в Тбилиси. Эвакуировался во время войны в Грузию, там и умер. Очевидно, в Тбилиси его и похоронили.

Смешно сказать, я сама никогда не бывала в Тбилиси. Грузины ведь люди очень темпераментные, а мне не хотелось такой суеты. И потом… Они же любят Сталина.

* * *

Часто Раду Никитичну называют по девичьей фамилией — Хрущева. Вот и я не удержался от вопроса, почему моя собеседница не взяла фамилию мужа. И услышал ответ: «Я вполне Аджубей. Выйдя замуж, сначала сохранила свою фамилию, но в 1961 году все-таки ее сменила».

— До нашей встречи семьей Алеши была Нина Матвеевна, он очень дорожил матерью. У нее была очень хорошая, благоустроенная однокомнатная квартира в так называемом КГБ-шном доме на Садово-Черногрязской. Построен он был еще во время войны. Да и сейчас стоит, я езжу мимо него на кладбище.

В доме свекрови мы не жили, просто бывали там время от времени. У Алеши была своя комната в коммунальной квартире на Покровке. Нина Матвеевна в свое время постаралась. Хотя тогда ничего не продавалось, но приобрести при желании было можно. Она и купила.

В нынешнюю, уже свою, квартиру мы с Алешей въехали в 1956 году, дом был тогда только-только построен. За нашим столом собирались самые разные и очень интересные компании. Стол тогда, впрочем, был другой…

Потом и у Нины Матвеевны появилась квартира в нашем доме — рядом, за стеной. Наши комнаты объединял общий проход. Так и жили. Потом ее квартира досталась моему старшему сыну. Его уже нет в живых. Сейчас там живет его вдова, моя невестка.

Что касается отношений Алеши с моей мамой, Ниной Петровной, то они были ровными. Стоит только иметь в виду: мои родители, так же, как, в какой-то степени, Нина Матвеевна, были продуктом своего времени. А время им досталось тяжелое. Родители мои были люди достаточно аскетичные, даже, можно сказать, суровые. Поэтому Алеше было довольно трудно вписаться в эти рамки. Ведь в его с Ниной Матвеевной семье бытовали другие отношения.

Сам по себе Алеша был очень ласковый, теплый. А у нас в семье выражать любые ласки на публике считалось чем-то неискренним. Не принято было. Но Алеша оставался самим собой. Мог вдруг обнять меня, поцеловать.

Такие суровые понятия были приняты не только в нашей семье. Как раз недавно я читала об этом у одной пожилой замечательной дамы — это воспоминания о моей маме. Их автор, Галина Ивановна, знала меня с самого малого детства. Ее муж, Михаил Алексеевич Бурмистенко, и Никита Сергеевич работали вместе на Украине, в украинском ЦК. Жили мы близко, много общались. Будучи в весьма преклонном возрасте, она описала те годы, тот уклад — для меня это было очень интересно. Оказывается, ее муж тоже считал: эмоции, продемонстрированные на публике, — неискренни…

Галина Ивановна и моя мама общались практически каждый день. Вместе ходили на курсы английского языка, в театр, на прогулки….

В 1938 году Никита Сергеевич отправился работать на Украину. Чуть позже в Киев приехали и мы. Тогда в семье была просто куча детей — пятеро! Двое — Леонид и Юлия — от первого папиного брака. Правда, брат учился в Москве, с нами жила только сестра. У моей мамы я была самой старшей. Следом шел Сергей, он появился на свет в 1935 году, и самая младшая сестричка, Леночка. Она 1937 года, родилась очень слабенькой. Из-за этого маме пришлось оставить работу.