Ближний круг «царя Бориса» - [4]

Врач опасался, что сломанная нога станет значительно короче. Меня все пугали хромотой. Но когда сняли гипс, ноги оказались одинаковыми. Я быстро освоил костыли и старался как можно больше двигаться.

Мать навещала меня в больнице почти каждый день. Пешком через лес туда и обратно километров десять получалось. Она была на девятом месяце беременности и с таким животом все равно ходила. А когда родила сестру без осложнений, врачи объяснили это тем, что она много двигалась. Мама после роддома пришла ко мне в больницу с сестренкой и показала ее в окно – маленькую, сморщенную, страшненькую.

После истории с переломом деревенские ребята стали обзывать меня хромым чертом, хромой черепахой. Я действительно хромал – больная нога была тоньше здоровой раза в два, мышцы из-за гипса атрофировались. Но я днями напролет играл в футбол, и форма восстановилась.

В старших классах началась моя волейбольная карьера. К нам на занятия пришли тренеры из заводского клуба «Рассвет». Отобрали нескольких парней, в том числе и меня. И я стал профессионально заниматься волейболом. И, надо признать, успешно. Наша школьная команда неожиданно для всех заняла третье место на городском первенстве. У меня в волейболе особенно хорошо получался блок, и в решающей игре я блокировал, или, как говорят волейболисты, «съел» игрока, который на первенстве Советского Союза среди юношей был признан лучшим нападающим.

В «Рассвете» я играл до конца десятого класса. На первенстве Москвы меня пригласили в ЦСКА. Из заводской команды второй лиги перейти в знаменитое ЦСКА было очень заманчиво. В душе я расценивал этот переход как необходимую «измену» – до сих пор переживаю, что вынужден был сменить клуб.

Руководство «Рассвета» из-за моего перехода устроило шумный скандал, и через некоторое время меня дисквалифицировали. Выступать стало негде – меня же все московские судьи знали.

В соседнем классе учился парень Никита Староверов, который играл за «Динамо». По технике игры он меня превосходил. Парень предложил:

– Давай я с тренером переговорю, может, к нам в «Динамо» придешь.

Я согласился. Тренер посмотрел меня и взял без промедления. У меня был очень высокий прыжок, но по мячу я бил согнутой рукой. Это считалось плохой техникой. На тренировках он исправил мою ошибку, удар со стороны выглядел красиво, но сила от этого несколько ослабла. Ну а дальше волейбол присутствовал в моей жизни постоянно: до армии, в армии и после.

Получив школьный аттестат, я решил поступать в МАТИ – авиационно-технологический институт. Но получил плохую отметку на первом же экзамене.

Вступительные экзамены в другой институт – МЭИ, на вечерний факультет – проводились чуть позже. И друзья уговорили поступать в энергетический, на перспективную специальность, связанную с лазерами. Мне же учиться в этом институте не хотелось, но я сдал документы «за компанию». И, как назло, выдержал все экзамены.

Одновременно я устроился на работу в родную школу киномехаником. Все-таки тянуло меня к «альма-матер». Зарплату платили мизерную, но работа не утомляла, оставляя силы на учебу.

Только начались занятия в институте, команда «Динамо» поехала на спортивные сборы в Ворошиловград. Я принес декану письмо от клуба с просьбой отпустить меня на сборы и соревнования. Он отпустил.

После поездки пришел через полтора месяца на занятия: сижу в чужом коллективе, ничего не знаю, смысл лекций не улавливаю. Стал брать конспекты у ребят, наверстывать упущенное. Но не было желания учиться в этом институте, потому я его и бросил.

Только как сказать об этом родителям? Сначала я не решался и все «учебное» время проводил в метро. Садился вечером после работы в поезд на кольцевой линии и читал: Дюма, детективы, другие интересные книги. Поездки в метро продолжались, наверное, месяца два, и родители ни о чем не догадывались. Но с друзьями советовался: как же быть?

Тогда близкий приятель пообещал устроить меня на электромашиностроительный завод «Памяти революции 1905 года». Он сам там работал, получал 200 рублей, ходил в белом халате и протирал спиртом какие-то детали. Нарисовал такую заводскую идиллию, что я согласился.

В отделе кадров меня спросили, в какой цех я хочу. Называю тот, где в белых халатах со спиртом работают.

– Нет, – отвечает кадровик, – там все места заняты.

Вакансии оказались в сварочно-заготовительном цехе. Мастером там был Шнеерсон, заядлый любитель волейбола. Узнав, что я тоже волейболист, просто в меня вцепился:

– Работу дадим, зарплата будет хорошей, только иди к нам.

Мне поручили сваривать электрические шкафы. Выдали кувалду, огромные напильники и сварочный агрегат. Тонкой технологии эта работа не предполагала.

На завод я уходил в половине восьмого утра и однажды, стоя на пороге, объявил родителям:

– Я бросил институт, работаю на заводе.

Последовала немая сцена. Я как-то нелепо улыбнулся и быстренько ушел. Вечером произошел более конкретный разговор. Я твердо решил, что нужно идти в армию, а уж потом думать о дальнейшем образовании. Родителям ничего не оставалось, как разделить мою точку зрения.

На заводе дела шли успешно, и даже в многотиражной газете о нас с напарником Сашей Вороновым написали, как наша бригада здорово работает – на 150 – 170 процентов выполняет норму. Эту многотиражку мать сохранила. Лежит в домашнем альбоме и фабричная газета «Знамя «Трехгорки». Там про меня тоже трогательную заметку напечатали «Растет сын». Матери было приятно читать, как я хорошо учился в школе, занимался спортом, а теперь и на заводе – передовик.