Ближнего твоего - [7]

- Нужно сказать, что меня там не было? Пожалуйста. Ведь там и точно было лишь мое тело. Я, как нечто вечное, дух, душа, не имел к этому делу и к этому месту никакого отношения. Последнюю фразу Святой не договорил, а если и договорил, то одновременно с Шимоном, который досадливо воскликнул:

- Да нет же! Ты должен сказать, что был вместе со мной, но никакой амфоры я не бил. - Пожалуй, если бы его все еще в самом деле волновал предполагаемый суд, первая версия Бар-Йосефа сгодилась бы лучше. Но теперь на первое место вышло желание загнать Святого в тупик.

- Ну, конечно! Я не видел, чтобы разбивался какой-то сосуд. Точно-точно тебе говорю, не видел. Я ведь это только слышал...

- А если спросят: не слышал ли ты?

- Ну... Такого не будет. От подобных ловушек меня Бог бережет... А если все-таки спросят... - Бар-Йосеф нахмурился и чуть было не признал, что тогда ему ничего не останется, как ответить "да", но и тут поднявшееся раздражение на Шимона, придумавшего и такой, совсем уж невероятный для судьи вопрос, шепнуло ему подсказку. - Ну, тогда я скажу, что плохо понимаю по латыни. А это правда - даже если этот вопрос я и пойму целиком - и судье ничего не останется, как спросить другими словами, а именно: не видел ли я, как разбилась амфора.

Шимон в восторге захохотал, но, отсмеявшись, счел необходимым задать еще вопрос:

- Бар-Йосеф, а ты не боишься, что о тебе и твоей святости подумают, будто...

- Да плевать мне, что обо мне подумают...

Глава 7

Она сказала: Не люблю.

А он сказал: Не может быть!

Она сказала: Я не пью.

А он сказал: Мы будем пить.

Когда же выпили вино,

Она сказала: Милый мой,

Задерни шторою окно,

А он сказал: Пора домой.

Автор (мне)

неизвестен.

Плевать ему было, что о нем думают. И к Кошерскому он зашел не от большой к нему любви: Фришберг Олега не выносил примерно так же, как Олег Фришберга и как вообще не выносят друг друга люди, похожие своими недостатками. Если честно, хотя Саня и очень не хотел себе в этом признаться, он надеялся встретить у Кошерского Юльку. А еще лучше - где-нибудь на подходе. Саня не знал, зачем он этого хочет. Точнее - точно знал, для чего он не станет использовать эту встречу... Неужели он шел тогда тоже к Кошерскому? Нет, скорее всего, просто мимо. А во дворе на скамейке сидела такая девушка, что Сане захотелось с ходу упасть ей в ноги ниц или хоть на колени (перед скамейкой как раз лужа, так что зрелище было бы в самый раз) и объясниться в любви. На самом деле Фришберг был глубоко убежден, что любви с первого взгляда не бывает. И с непервого тоже. Хотя считать, что это просто фольклорно опоэтизированное естественное половое влечение - тоже нелогично, потому что остальные-то биологические потребности человека ведь никому воспевать в голову не приходит: ни желание спать, ни желания есть и пить, ни - наоборот... Но, короче, порассуждать на тему любви можно, а на самом деле ее, Саня знал, нет и быть не может. Но сейчас он это как-то забыл...

На колени он все-таки не рухнул, а просто подошел и завел разговор тем самым себе самому противным, неизбывно-насмешливым и ерническим тоном, от которого был и рад бы избавиться, да не умел. Саня только сам удивлялся раскованности и ее, и своей речи, будто они сто лет знакомы. Фришберг как-то никогда раньше не знакомился с девушками на улице. Он знал пару человек, предпочитавших именно этот способ, но это особый сорт людей, и они, говорят, даже узнают себе подобных в толпе... Наверное, проговори Саня с девушкой еще минут пять сверх тех трех, что были, и он сделал бы ей предложение. Как диабетическая кома на какое-то короткое время превращает одну болезнь в другую, диаметрально себе противоположную, так и хронический цинизм чреват неожиданными романтическими приступами, и, как и при диабете, эти моменты - самые опасные... Но тут из подъезда появился Олег Кошерский с таким празднично-хозяйским видом, что все как-то моментально встало на свои места, и Саня сообразил, что это та самая Юля, которая... Он очень плавно и естественно продолжил разговор, перенося центр его тяжести на Олега, и ретировался, хотя и скоро, но проблистав красноречием все же дольше, чем того хотелось бы и Кошерскому, и даме.

Потом Фришберг еще несколько раз заходил к Олегу (проснулись как-то вдруг долго дремавшие дружеские чувства), и - ему везло - довольно часто заставал там и Юльку. Саня рассыпал бусы своего навязчивого красноречия, а сам любовался ею, как картиной, скульптурой или красивой артисткой в глупом фильме. Никаких "дурных мыслей" на Юлькин счет у Сани не возникало - он и сам удивлялся; просто с первого же момента, того самого, когда Кошерский вынырнул из подъезда, стало ясно ему не на сознательном уровне, а где-то глубже, что можно, а иногда чуть ли не нужно "попользоваться насчет клубнички" в "огородах" Сида и нельзя выбивать, как говорят зэки, последний костыль у человека, у которого и в семье - не в кайф, и в творчестве - бездарность все очевиднее, и друзей нет, и вообще ни фига нет, и даже... даже, что "возлюбить жену ближнего" это грех. Единственное, от чего удерживал себя Саня сознательно, это, когда Юлька поправляла волосы, или садилась в машину, или просто голову поворачивала, спросить - неужели оно все у нее так само получается, или она часами перед зеркалом тренируется? Но ведь это соблазн совсем из другой оперы...