Блин и клад Наполеона - [8]

Когда вода вскипела, папа велел положить в нее бритву. Вообще-то он брился электрической, а в рюкзаке носил опасную, похожую на складной нож с обломанным кончиком. Это была бритва для экспедиций, где нет электричества и магазинов, в которых продавались бы лезвия для станочков. Когда Митек бросил ее в банку с кипящей водой, у него опять холодно сжало сердце. Кровавый отпечаток ладони на папиной куртке так и лез в глаза. Папа заметил его взгляд и прикрыл отпечаток рукой.

– Чуть не забыл, – сказал он и сам отправил в кипяток пробку с воткнутыми в нее швейными иголками. Иголок было три; заранее вдетые в них нитки – черная, белая и зеленая – обмотаны вокруг пробки.

Пробка прыгала в кипящей воде. Блинков-младший ждал, что сейчас папа покажет что-то какое, что раньше не хотел показывать. А папа дотянулся до рюкзака, достал бутылку водки и, лихо свернув ей пробку, отпил из горла.

– Оливку дай, – сказал он, утираясь рукой.

Ирка протянула ему раскрытый пакет с оливками. Глаза у нее стали по блюдцу, рот сам собой разинулся. Старший Блинков почти не пил, ему и без этого было интересно жить.

– Для обезболивания, – объяснил папа, закинул оливку в рот и крякнул. – Ну-с, приступим, помолясь.

И он откинул куртку с ног.

В левой пониже колена торчала здоровенная железяка. Ржавая, острая, изогнутая. Железяка насквозь пробила папе икру. От острия она расширялась и заканчивалась чем-то вроде большой катушки с затянутым ржавчиной отверстием.

Папа двумя руками взял раненую ногу и как чужую переложил ее к ямке с костром. Со штанины посыпались бусинки замерзшей крови. Выше колена нога была перетянута оторванным от рубашки рукавом.

– Режь, – сказал он Блинкову-младшему. – Штанину режь. Да не бритвой, а ножом!

Блинков-младший обтер об колено нож, которым копал ямку, и стал надпарывать шов на штанине.

– Решительней, – поторопил папа. – Воткнул и вспорол.

Не сводя глаз с ржавой железяки, Блинков-младший оттянул штанину, вонзил нож и полоснул.

– Молодец! Теперь с другой стороны… Отрежь половинки – мешать будут, – командовал папа. Когда Блинков-младший отхватил ножом лохмотья штанины, он откинулся на спину и спокойным голосом приказал: – А теперь ты это вынешь. Смелее, Митек. Если потеряю сознание, все равно тащи. Потом похлопаешь меня по щекам, это вызывает прилив крови к голове.

Ирка отвернулась и зажала уши руками.

– Давай, единственный сын, – сказал старший Блинков. – Ждать нельзя, а то я без ноги останусь.

Блинков-младший схватился за железяку и дернул. Он действовал левой, потому что был левша, а правой упирался в папину ногу. И вот под этой правой хрупнуло, а потом железяка пошла легко.

– Отлично! – совсем не изменившимся голосом сказал папа. – Теперь я ослаблю жгут. Крови не бойся. Стакан потерять не страшно, зато она вымоет из раны всю заразу.

Папа развязал рукав рубашки, которым была перетянута нога, и стал смотреть на рану. Кровь ручьями потекла с обеих сторон.

– Все гораздо лучше, чем я думал. Крупные сосуды не повреждены, значит, операция не нужна, – морщась, объявил папа и снова затянул жгут.

– Как ты узнал? – спросил Блинков-младший.

– Ты бы тоже сразу же узнал. Из артерии кровь била бы фонтаном.

– И что тогда?

– Тогда нужно добраться до нее и перевязать ниткой. А так мы просто зашьем. Давай иголки.

Обжигая пальцы, Блинков-младший выловил из горячей воды пробку с иголками. Папа растолок на лезвии ножа таблетку стрептоцида, посыпал рану и начал шить. Оттянет кожу, сделает стежок и завяжет узел. Потом – следующий. По четыре стежка с каждой стороны.

– Ты как Рэмбо, – сказал Блинков-младший. Он перестал бояться.

– Что там Рэмбо, – отмахнулся папа. – Я рядовой сороковой армии генерала Громова. Мы в Афганистане крошили этих рэмб только так. Правда, и они нас тоже.

– Разве американцы там воевали? – удивился Блинков-младший.

– Там воевали наемники со всего света. Как и у нас в Чечне. Страшные люди – наемники. Не потому, что крутые, а потому, что гнилые. Человеку не должно быть все равно, с кем воевать и за что. А они могут сегодня воевать за одних, завтра за других, лишь бы платили.

– А ты-то за что воевал в Афганистане? – спросил Блинков-младший.

– Долго объяснять, – ответил папа. – А если коротко, то не знаю, за что, но воевал вместе со своими. Когда тебе восемнадцать лет, это самое главное: что ты не струсил, не прибавил себе половинку диоптрии, чтобы медкомиссия тебя забраковала по зрению, что ты был со своими ребятами и прикрывал их огнем, а они прикрывали тебя. Я теперь на всю жизнь уверен в себе. Бывают всякие неприятности: обманут, обделят, обидят. А я говорю себе: «В Афганистане легче было, что ли?». И смеюсь над неприятностями.

– У вас все?! – крикнула Ирка. Она так и сидела, отвернувшись и зажав уши руками. А кричала, потому что сама себя плохо слышала.

Блинков-младший оторвал одну ее руку от уха и сказал:

– Все.

Обернувшись, Ирка посмотрела на папину работу и ни к селу ни к городу ляпнула:

– Разноцветными нитками!

– Да, белыми было бы красивей, – признал старший Блинков.

Ирка набралась храбрости и стала обмывать папину окровавленную ногу, макая бумажные салфетки в воду, где кипятились нитки и бритва. Бритву папа выловил, отряхнул и сунул в рюкзак. Там у него было много всякой всячины, которая не вынималась, даже когда папа возвращался из экспедиции и бросал в стирку все вещи. Это и бритва, и три зажигалки, и нож, и зазубренная проволочная пилка, и маленькая аптечка из десятка таблеток, бинта, пластыря и йода.