Блик - [15]

Я смотрю на него, задаваясь вопросом, не усвоил ли он этот урок на собственном горьком опыте, как я. Вот только мы оба не любим обсуждать наше прошлое, и я рада, что он меня не подстрекает. Здесь и сейчас мы оба счастливы.

– Я думала, было бы неплохо примкнуть к чьему-нибудь обществу, – тихонько признаюсь я и, слизывая с пальцев жир, доедаю свой кусок. – Мы уже пару месяцев странствуем только вдвоем. Подумалось, я тебе могу наскучить, – подтруниваю я, но за моей шуткой всегда прячется вопрос, всегда скрывается легкая неуверенность в себе.

Я до сих пор не понимаю, почему такой, как Мидас, волнуется за такую, как я.

Мидас поворачивается, чтобы взглянуть на меня. В его глазах сияет оранжевое марево пламени, отчего в них искрится тепло. Он протягивает руку и ласкает большим пальцем мою щеку.

– Аурен, ты никогда мне не наскучишь. Ты идеальна.

У меня перехватывает дыхание.

– Ты считаешь меня идеальной?

Он наклоняется ко мне и целует, и я напрочь забываю, что наши губы испачканы едой и от моих волос пахнет дымом от костра. Мидас считает меня идеальной. Он спас меня и никогда не потеряет ко мне интерес, а еще находит меня настолько идеальной, что целует.

Я и не догадывалась, что когда-нибудь испытаю подобное счастье.

Отстранившись, Мидас проводит ласковым пламенным взглядом по моему лицу, в его глазах читается обожание.

– Забудь о том, что наскучишь или что ты не дорога мне. Ты ведь моя позолоченная девочка, верно?

Я робко киваю и облизываю губы, пробую сладость его поцелуя. Он до сих пор кажется таким новым, таким хрупким. Сердце переполняют чувства, и я боюсь, что однажды оно может не выдержать.

– Почему я, Мидас? – тихий вопрос срывается с губ и повисает в воздухе.

С тех пор, как Мидас забрал меня из сиротливой нищеты, из переулка, откуда некуда было податься и не к кому пойти, этот вопрос неделями, месяцами крутился у меня в голове.

Возможно, я наконец произнесла его вслух, потому что Мидас вдохнул в меня частичку своей бескрайней уверенности. Или, быть может, я чувствую себя смелее, когда скрыта ночной завесой.

Думаю, некоторые вопросы невозможно задать при свете дня. В темноте легче промолвить нерешительную фразу и испуганно вопросить. Во всяком случае, тогда можно скрыть вопросы во мраке и там же самому спрятаться от них.

Я жду ответа, дергая траву пальцами, выщипывая стебельки, просто чтобы чем-то занять руки.

Мидас берет меня за подбородок, чтобы я на него взглянула.

– О чем ты?

Я застенчиво пожимаю плечами.

– После того, как избавился от бандитов, ты мог забрать в той деревне кого угодно. Многие там плакали и были напуганы, – произношу я, опустив взгляд на воротник его золотой туники, где под ослабевшей шнуровкой виднелась загорелая кожа. – Почему я? Почему ты зашел в тот переулок и решил забрать меня с собой?

Мидас протягивает руку и сажает меня себе на колени. От прикосновения в животе все сжимается – это самопроизвольный отклик, возникший из страха перед чужим касанием и из удивления, что оно мне нравится. Достаточно стихнуть первоначальной тревоге, и я уже льну к Мидасу, положив голову ему на грудь.

– Это всегда была ты, – тихо отвечает он. – Стоило мне увидеть твое лицо, и я тут же сложил оружие пред тобой, Аурен. – Он берет мою руку и кладет ее себе на грудь. Я ощущаю, как бьется под моими пальцами ритм его жизни, оно словно поет песню только для меня. – Слышишь? Мое сердце твое, Драгоценная. Навсегда.

Мои губы растягиваются в улыбке, и я прижимаюсь лицом к его шее, уткнувшись носом в отбивающий стаккато пульс. Я чувствую такую легкость и счастье, что удивляюсь, почему не парю в воздухе и не сверкаю вместе со звездами.

Мидас целует мои волосы.

– Давай-ка ложиться, – шепчет он и щелкает пальцем по моему носу. – Нам нельзя проспать.

Я киваю, но вместо того, чтобы спустить меня на землю, Мидас на руках несет меня к палатке и, пригнув голову, заходит в нее. Там он бережно укладывает меня на свернутое одеяло, и я, прижавшись к нему, засыпаю в его объятиях.

Толком и не знаю, что именно меня пробудило.

Возможно, звук. Возможно, чутье.

Я сажусь в темноте и замечаю, что из нашей палатки пропало оранжевое марево, а это значит, что огонь погас примерно несколько часов назад.

Мидас рядом спит, из его приоткрытого рта доносится тихий храп. Я улыбаюсь, потому что подобное детское сопение придает ему некое очарование, невинную ранимость, и я единственная, кто знает об этом секрете.

Я оглядываюсь, склонив голову и прислушиваясь к тихой ночи, а сама любопытствую, что могло вырвать меня из такого глубокого сна.

Но ничего не слышу. Скоро, вероятно, наступит рассвет, поэтому я решаю тихонько выскользнуть наружу и умыться перед отправлением в путь.

Выйдя из палатки, я прохожу мимо обугленной и усеянной пеплом ямы, оставшейся от нашего костра, и вытягиваю руки над головой, оглядывая залитые лунным светом окрестности. Все вокруг так же, как было, ничего необычного, только от пруда разносится тихий стрекот сверчков.

Туда я и иду, желая искупаться одна, пока есть такая возможность. Босые ноги утопают в мягкой траве, пока я бреду к водоему. Открытая равнина кое-где усеяна деревьями, и я вижу вдалеке тени палаток кочевников, но в лагере довольно тихо, а значит, все еще спят.