Блестящее одиночество - [5]
Фашиствующие организации с легким антисемитским уклоном, общество приверженцев патриархального быта «Рататуй», ультрапатриотическая партия «А теперь — Россия!», а также отцы церкви (народники) рвали стихи Пиздодуева прямо из его рук практически за любые деньги. Почему? — не поверите вы.
Во-первых, в стихах Степана не было ничего сознательно привнесенного, освещенного светом разума. Труха ли, пепел ли, тлен — мирное течение жизни по праву вершило свою повинность. Все, что попадало в поле зрения Пиздодуева, самостийно, без чьего-либо участия перемалывалось в жерновах времени, старело, ветшало и, наконец, вовсе разваливалось, что возвращало нас к нашим истокам, напоминая, откуда и кто мы.
Во-вторых, в стихах Пиздодуева не фигурировали евреи. Они там отсутствовали как факт, каким-то боком входящий в и без того многострадальную нашу историю, из чего будто бы вытекало, что слитость иудейского племени с русаками дошла до точки, и каждый из нас, не выходя, как говорится, из дома, может обезвредить в самом себе ушедшего на дно русской души — одного хотя бы — еврея.
Правда, о существовании евреев Пиздодуев просто не знал, так как в Данетотово они не водились. Московские же поэты сделали ложный вывод, что о евреях Степан уже слышал, и ничего ему не сказали.
По одной версии — народ буквально зачитывался поэтическим сборником Пиздодуева «Данетотовские сказания», да и вообще, якобы вся данетотовская илиада пользовалась повышенным спросом у населения.
Подкупала непредвзятая свежесть взгляда, лишенного укоренившихся за последнее с лишним столетие культурных налетов и наслоений. Поэт видел вещи такими, какими давно их никто не видел и, в силу продвинутости, видеть уже не мог; такими, как они есть, в формах, данных природой, без чудачеств фантазии и творчески искушенного воображения: в гусе он видел гуся, в заборе — забор, в корове — корову. Это производило эффект бомбы. Люди по стихам Пиздодуева учились заново распознавать вышедшие из обихода предметы, забытые природные явления и стихии, стертые краски и запахи, хотя часто путались, запинались и, наконец, просто врали. Книги Степана все выходили и выходили, а пиздодуевские образы, чуждые всякому декадансу, перемещаясь из одного тома в другой, не претерпевали никаких изменений.
Но это все — домыслы, так как, согласно другой версии, книг Пиздодуева никто не читал и в глаза их не видел. Последняя версия совсем утопична, поскольку заинтересованными (для нас теневыми пока) лицами была создана специальная секретная типография для распечатки его книг, выходивших с цветным приложением «Знай и люби свой край».
И все же своих книг Степан никому не дарил да и поэтических вечеров не устраивал, которые, кстати, вошли было в моду, потом из нее вышли, а уж потом устраивались сами собой, без чьих-либо усилий. На вечера приходил сам поэт — как-то сомнамбулически, невпопад, не всегда в нужное место и в нужное время, но это ничему не мешало, так как примерно то же происходило и с публикой, поэтому иногда все случайно встречались, раскланивались, рассаживались, откашливались и торжественно затихали. Один известный поэт всегда ходил с барабанщиком — исключительно потому, что барабанщик тоже иначе не мог, хотя дел у него было по горло и, барабаня, он злобно смотрел на часы. А барабанил он громко-громко, невзирая на то, что голос поэта после вчерашнего бодуна был ломок и тих.
То есть поэтические вечера, несмотря ни на что, все же устраивались. А вот вечера Пиздодуева не устраивались специально, для чего прилагалось немало усилий, поскольку карты ложились так, что рад — не рад, а рабочие сцены уже проверяли микрофон, щелкая в него пальцем; дамы, завершая свой туалет, накидывали на голые плечи цыплячьи меха; надрывно звонил телефон, и изо всех концов Москвы по немыслимым адресам неслись такси. Тем не менее ни один поэтический вечер Пиздодуева так и не состоялся. Поэт был абсолютно неуловим.
Люди зверели, пытаясь заполучить Пиздодуева хотя бы на час и суля за его книги астрономические по тем временам деньги, что оживило насытившийся было книжный рынок. Появились подделки, которыми спекулировали из-под полы и которые читались в три смены до дыр. И все же подлинный Пиздодуев где-то существовал — в прессе то и дело мелькали эссе маститых критиков и просто швей из Иванова, превозносивших до небес степановские стихи. Школьники целыми классами, а зачастую и школами писали «под Пиздодуева». Что же касается взрослых, то даже те, неграмотные, учились читать по слогам, чтобы попытаться осилить хотя бы одну степановскую строку.
Примерно тогда же, под видом рытья новых линий метро, стали строить подземные бетонные склады, в которых, судя по слухам, и затаили перед народом тиражи пиздодуевских сочинений. А поскольку времена были уже не те и народ перестал опасаться карающего перста властей — так как власти утратили способность реагировать на что-либо внешнее и непосредственно ими не являющееся, — то и решил брать склады штурмом.
Подогнали броневики, катюши и огнеметы. Разожгли костры, хотя дело было летом, в жару. Поделились на сотни, обвешавшись пулеметными лентами наперерез, как помнили по фильму «Чапаев», но до штурма все-таки не дошло. И вот по какой причине. Но прежде.
Меня зовут Рада. Я всегда рада помочь, потому что я фиксер и решаю чужие проблемы. В школе фиксер – это почти священник или психоаналитик. Мэдисон Грэм нужно, чтобы я отправляла ей SMS от несуществующего канадского ухажера? Ребекка Льюис хочет, чтобы в школе прижилось ее новое имя – Бекки? Будет сделано. У меня всегда много работы по пятницам и понедельникам, когда людям нужна помощь. Но в остальные дни я обычно обедаю в полном одиночестве. Все боятся, что я раскрою их тайны. Меня уважают, но совершенно не любят. А самое ужасное, что я не могу решить собственные проблемы.
Повесть посвящена острой и актуальной теме подростковых самоубийств, волной прокатившихся по современной России. Существует ли «Синий кит» на самом деле и кого он заберет в следующий раз?.. Может быть, вашего соседа?..
Переживший семейную трагедию мальчик становится подростком, нервным, недоверчивым, замкнутым. Родители давно превратились в холодных металлических рыбок, сестра устало смотрит с фотографии. Друг Ярослав ходит по проволоке, подражая знаменитому канатоходцу Карлу Валленде. Подружка Лилия навсегда покидает родной дом покачивающейся походкой Мэрилин Монро. Случайная знакомая Сто пятая решает стать закройщицей и вообще не в его вкусе, отчего же качается мир, когда она выбирает другого?
Это книга об удивительном путешествии нашего современника, оказавшегося в 2057 году. Россия будущего является зерновой сверхдержавой, противостоящей всему миру. В этом будущем герою повести предстоит железнодорожное путешествие по России в Москву. К несчастью, по меркам 2057 года гость из прошлого выглядит крайне подозрительно, и могущественные спецслужбы, оберегающие Россию от внутренних врагов, уже следуют по его пятам.
"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.
Героиня романа Инна — умная, сильная, гордая и очень самостоятельная. Она, не задумываясь, бросила разбогатевшего мужа, когда он стал ей указывать, как жить, и укатила в Америку, где устроилась в библиотеку, возглавив отдел литературы на русском языке. А еще Инна занимается каратэ. Вот только на уборку дома времени нет, на личном фронте пока не везет, здание библиотеки того и гляди обрушится на головы читателей, а вдобавок Инна стала свидетельницей смерти человека, в результате случайно завладев секретной информацией, которую покойный пытался кому-то передать и которая интересует очень и очень многих… «Книга является яркой и самобытной попыткой иронического осмысления американской действительности, воспринятой глазами россиянки.