Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - [338]

— Как она? — спросил я у аббата де Доминиса, поцеловав в лоб Жака и Мадлену, которые, не прерывая молитвы, холодно взглянули на меня.

Аббат встал, я взял его под руку и, опираясь на него, спросил:

— Она еще жива?

Он медленно кивнул головой с кротким и печальным выражением.

— Говорите, умоляю вас, говорите во имя всего святого! Почему вы молитесь у этого креста? Почему вы здесь, а не подле нее? Почему ее дети на воздухе в такое холодное утро? Скажите мне все, чтобы я не совершил по неведению какой-нибудь непоправимой ошибки.

— Вот уже несколько дней графиня пускает к себе детей лишь в известные часы, — сказал аббат. — Сударь, — продолжал он, помолчав, — быть может, вам лучше подождать несколько часов, прежде чем идти к госпоже де Морсоф; она очень изменилась! Ее следует подготовить к этому свиданию, вы можете еще усилить ее муки… Теперь смерть была бы для нее благодеянием.

Я пожал руку этому превосходному человеку, который и взглядом и голосом врачевал раны ближнего, смягчая их боль.

— Здесь мы все молимся за нее, — продолжал он, — ибо эту святую женщину, прежде столь смиренную и готовую умереть, вот уже несколько дней терзает тайный страх смерти; ее взгляды, обращенные на тех, кто полон жизни, впервые туманит недоброе, завистливое чувство. Мне кажется, что это омрачение души вызвано не столько боязнью смерти, сколько невольными внутренними порывами, как будто увядающие цветы юности опьяняют ее своим болезненным ароматом. Да, злой дух оспаривает у Бога эту прекрасную душу. Графиня ведет тяжелую борьбу, подобно Христу на Масличной горе, и орошает слезами белые розы, окружающие венцом ее голову и опадающие одна за другой. Подождите, не показывайтесь ей сейчас: вы принесете к ней сияние королевского дворца, она увидит на вашем лице отблески великосветских празднеств, и вы умножите ее скорбь. Будьте милосердны к слабости, которую сам Бог простил своему Сыну, ставшему человеком. Какова была бы наша заслуга, если б мы одерживали победы, не имея противника? Позвольте же ее духовнику и мне, двум старикам, дряхлость которых не может оскорбить ее взора, подготовить ее к этому неожиданному свиданию и к тем волнениям, от которых она отказалась по требованию аббата Бирото. Однако все дела земные связаны невидимыми нитями Божественного Промысла, заметными лишь посвященному; и если вы пришли сюда, быть может, вас привела путеводная звезда, какие сияют в мире духовном, указывая нам дорогу и к яслям, и к могиле.

Затем он рассказал мне, с тем мягким красноречием, которое освежает душу, как утренняя роса, что последние полгода графине становилось все хуже, несмотря на заботы доктора Ориже. В течение двух месяцев доктор приезжал каждый вечер в Клошгурд, стараясь вырвать у смерти ее добычу, ибо графиня сказала ему: «Спасите меня!»

«Но вылечить тело можно, лишь когда излечится душа!» — воскликнул однажды старый доктор.

— Состояние ее все ухудшалось, и постепенно кроткие речи этой страдалицы сменились горькими сетованиями, — говорил аббат де Доминис. — Она молит Землю не отпускать ее, вместо того чтобы молить Бога взять ее к себе; но затем раскаивается, что роптала на Промысел Божий. Эти колебания терзают ей сердце и усиливают ужасную борьбу тела и души. Порой побеждает тело! «Как дорого вы мне стоили!» — сказала она как-то Жаку и Мадлене, отталкивая их от себя. Но тотчас же, взглянув на меня, вернулась душой к Богу и сказала Мадлене благословенные слова: «Счастье ближних становится радостью для того, кто сам уже не может быть счастливым». И голос ее звучал так горестно, что слезы навернулись у меня на глазах. Она оступается, это правда, но снова встает и с каждым шагом поднимается все выше, к небу.

Потрясенный рассказами этих вестников, случайно встреченных мной на дороге, и предчувствуя, что все печальные голоса, сплетающиеся в общий скорбный хор, вскоре зазвучат мрачной погребальной мелодией, лебединой песней умирающей любви, я воскликнул:

— Вы верите, что эта срезанная лилия вновь расцветет в небесах?

— Она была лилией, когда вы ее покинули, — ответил он, — но теперь вы найдете ее поблекшей, очищенной в горниле страданий и чистой, как еще скрытый в земле алмаз. Да, этот светлый ангел, эта звезда человеческая выйдет, сияя, из затмивших ее облаков и улетит в царство света.

Когда я с горячей благодарностью пожал руку этому богобоязненному человеку, из дверей дома выглянула совсем побелевшая голова графа; лицо его выразило удивление, и он бросился ко мне, говоря:

— Она сказала правду! Вот и он! «Феликс, Феликс, вон идет Феликс!» — воскликнула только что госпожа де Морсоф. Друг мой, — продолжал он, бросая на меня взгляды, полные безумного страха, — смерть уже пришла! Почему она не выбрала меня, сумасшедшего старика, к которому так давно подбирается?

Я направился к зáмку, собрав все свое мужество; но на пороге длинной прихожей, которая пересекала весь дом и одним концом выходила в сторону лужайки, меня остановил аббат Бирото.

— Госпожа графиня просила вас пока не входить к ней, — сказал он.

Оглянувшись, я заметил, что убитые горем слуги бегают взад и вперед, с видимым удивлением выполняя приказания, переданные им Манеттой.