Блеск и нищета бижутерии. Повседневные украшения в России и СССР, 1880–1980 годы - [50]

Но вещь, даже на мне, была настолько хороша, что – все сразу поняли мои стихи, потому что их не слушали, а только на меня – смотрели (на нее!). И старый кн<язь> С. Волконский – виды видывавший! все виды красоты – Это одна из самых прекрасных вещей, которые я видел за жизнь. – C’est quelque chose [Это что-то! – Прим. ред.]. Вам эта вещь – предначертана. Она настолько же – Ваша, Вы – как то кольцо – мое и я. У Вас лицо – с портрета, и даже – портрета, и вещь – с портрета. Вы – абсолютно похожи.

И мы бы только поменялись – своим, вернее – вернули бы вещи на их настоящие места. Продать мою красоту я бы никогда не смогла, лучше бы зарыла в землю – для будущих. Подарить Але? Но Аля с вещами (да и не только с вещами!) обращается так небрежно, – я ей когда-то, в числе многого другого, подарила дивные крупные серебряные бусы – каждая бусина другая – на цепочке, порвала цепочку, половину бус постепенно растеряла, – ничего. Сначала я ей говорила: собери, нанижи. – Да, да. – И так продадакала пять лет подряд. Колец моих тоже не носит, – бессмысленно. Я люблю дарить в верные руки.

Но теперь – главное: как выцарапать кольцо (которое им не нужно, – вещь среди других). Если бы Вы, не упоминая о мне ни звуком, просто бы сказали (написали) 0<льге> Н<иколаевне>, что я в то кольцо влюбилась и что Вам страшно хочется мне его подарить – она бы – дала? Или – выпросите у брата? Раз – его. И предложите ему что-нибудь взамен – на выкуп. (Но что он любит? и у него – всё есть.)

Как было бы чудно! У Вас – ожерелье, у меня – кольцо. Ожерелье – сейчас держу в руке – холодное как лед, по холоду узнают настоящесть камня. (Символ!) А я бы Ваше кольцо – никогда бы не снимала. (Оно – перстень.) – Словом, думайте. И отвечайте поскорее, ибо я в страсти нетерпения, а м. б. и в нетерпении (нетерпеже!) – страсти».

Страстное отношение Марины Ивановны к подобным вещам определялось зачастую и связанными с ними воспоминаниями. Незадолго до отъезда из Парижа в СССР она пишет в Чехословакию своей подруге А. Тесковой (12 июня 1939 года): «Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе – Ваша пряжка. Все – скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно» (Марина Цветаева. Письма к Анне Тесковой. СПб., 1991).

По-видимому, с просьбой купить ей упоминаемое в письме ожерелье она обращалась к Тесковой за полгода до отъезда (в письме от 24 ноября 1938 г.): «Еще одна просьба: безумно хочу ожерелье (длинное) из богемского дымчатого (не белого!) хрусталя, граненого. Узнайте, сколько такое стоит: не вокруг шеи, а чтобы лежало на груди, т. е. длинное, граненое, дымчатое, по возможности из круглых и крупных бус (бывают “modern” – какие-то кривые, я их не люблю), и я тогда Вам вышлю нужную сумму с оказией, а Вы мне его пошлете – echantillon recommande (не знаю как по-чешски). Очень прошу Вас! Хотелось бы, чтобы все бусы были одной величины, не: на шее крохотные, потом больше, потом громадные, но если одинаковой величины не делают, то узнайте мне и цену постепенного – лучшего (Помню, в Москве, на Кузнецком мосту: Богемский хрусталь графа Гарраха)».

Здесь речь идет не о горном хрустале, а о специальном стекле с повышенным содержанием окиси свинца или бария, благодаря чему увеличивается его коэффициент преломления и, соответственно, блеск изготовленных из него изделий. Такое стекло особенно высокого качества производили в чешском городке Гаррахов, названном в честь его бывшего владельца графа Яна Гарраха.

В конце письма Марина Ивановна еще раз напоминает о своей просьбе. Судя по всему, именно эти бусы, будучи уже в Москве, она предлагает своей знакомой поменять на книгу Державина в письме от 8 декабря 1940 года: «Милая Ольга Алексеевна, хотите – меняться? Мне до зарезу нужен полный Державин, – хотите взамен мое нефритовое кольцо (жука), оно счастливое, и в нем вся мудрость Китая. Или на что бы Вы, вообще, обменялись? Назовите породу вещи, а я соображу. Я бы Вам не предлагала, если бы Вы очень его любили, а я его очень люблю. Есть у меня и чудное ожерелье богемского хрусталя, – вдвое или втрое крупнее Вашего. Раз Вы эти вещи – любите…» (М. Белкина. Скрещение судеб. М., 1988).

В это время Марина Ивановна была, по-видимому, все еще очень далека от реалий советского быта, о чем свидетельствует ее письмо в лагерь дочери Але: «А лубяную (коробку? – Авт.) вроде банки я взяла к себе и держу в ней бусы. Не прислать ли тебе серебряного браслета с бирюзой – для другой руки, его можно носить не снимая и даже трудно снять. И м. б. какое-нб кольцо?»

До самого конца Марина Ивановна сохранила привязанность к простым янтарным бусам, купленным еще в Париже. В письме В. А. Меркурьевой от 31 августа 1940 года она пишет: «Единственная моя радость – Вы будете смеяться – восточный мусульманский янтарь, который я купила два года назад, на парижском “толчке” – совершенно мертвым, восковым, обогретым плесенью, и который с каждым днем на мне живеет: оживает, – играет и сияет изнутри. Ношу его на теле, невидимо. Похож на рябину». Вероятнее всего, именно эти бусы видны на хорошо известной фотографии М. И. Цветаевой, сделанной в 1940 году (илл. 173, 173а).