Блеск и нищета бижутерии. Повседневные украшения в России и СССР, 1880–1980 годы - [49]

Бусы как символ связи событий, составляющих судьбу человека, появляются у многих писателей и поэтов. Возможно, именно на это намекает образ нанизывающей бусы девушки из стихотворения Б. Пастернака «Недотрога, тихоня в быту…» (1956):

…Ты с ногами сидишь на тахте,

Под себя их поджав по-турецки.

Все равно, на свету, в темноте,

Ты всегда рассуждаешь по-детски.

Замечтавшись, ты нижешь на шнур

Горсть на платье скатившихся бусин.

Слишком грустен твой вид, чересчур

Разговор твой прямой безыскусен…

Неслучайным является, по-видимому, появление бус и в другом произведении Пастернака – в романе «Доктор Живаго». Когда друзья провожают

Пару, уезжающую вместе с мужем в провинцию, подруга приносит ей в подарок чудесные бусы: «Она вынула из саквояжа завернутую в бумагу шкатулку, развернула ее и, отщелкнув крышку, передала Ларе редкой красоты ожерелье.

Начались охи и ахи. Кто-то из пьяных, уже несколько протрезвившийся, сказал:

– Розовый гиацинт. Да, да, розовый, вы что думаете. Камень не ниже алмаза.

Но Надя спорила, что это желтые сапфиры. Усадив ее рядом с собой и угощая, Лара положила ожерелье около своего прибора и смотрела на него, не отрываясь. Собранное в горсточку на фиолетовой подушке футляра, оно переливалось, горело и то казалось стечением по каплям набежавшей влаги, то кистью мелкого винограда». Может быть, ожерелье и не было таким драгоценным, как это представлялось бедным студентам, но Лару явно что-то притягивало к нему.

Лара и ее гости засыпают и не слышат, как в комнату пробирается вор. Внезапно проснувшись, она видит «какое-то рябое страшилище с лицом, рассеченным шрамом от виска к подбородку. Тогда она поняла, что к ней забрался вор, грабитель, и хотела крикнуть, но оказалась не в состоянии издать ни звука. Вдруг она вспомнила про ожерелье и, украдкой поднявшись на локте, посмотрела искоса на обеденный стол. Ожерелье лежало на месте среди крошек хлеба и огрызков карамели, и недогадливый злоумышленник не замечал его в куче объедков…». Вору Ларина драгоценность, в конце концов, не достается, но картина прекрасного ожерелья, валяющегося среди объедков, ассоциируется в глазах читателя с исковерканной судьбой самой Лары.

Отдельный сюжет в ряду тех, что посвящены скрытой мистике бус, составляют истории о роли украшений в жизни М.И. Цветаевой. Из писем самой Марины Ивановны и воспоминаний ее современников возникает ощущение какой-то особенной, личной связи поэта с этими, казалось бы, безделушками. По свидетельству ее гимназической подруги, Марина с детства была неравнодушна к бусам. Будучи вместе с классом в Крыму, «она часто покупала ожерелья из всевозможных ракушек, разноцветных камушков.

Бывало, перебирает их пальцами, прислушивается к их шелесту, скажет с улыбкой: “Люблю эти гадюльки”, – потом нацепит на себя. И они к ней шли» (С. Липеровская. Юные годы // Воспоминания о Марине Цветаевой. М., 1992). Эта любовь не покидала ее всю жизнь.

Примером непреодолимого влечения к понравившейся ей вещи может служить отрывок из письма Марины Ивановны к А.Э. Берг от 23 июня 1936 года: «Дорогая Ариадна, у меня есть для Вас – для нас с Вами – один план, не знаю – подойдет ли Вам. Дело в том, что мне безумно – как редко что хотелось на свете – хочется того китайского кольца – лягушачьего – Вашего – бессмысленно и непреложно лежащего на лакированном столике. Я всё надеялась (это – между нами, я с Вами совершенно откровенна, – в этом вся ценность наших отношений, но откровенность требует сокровенности) – итак, я всё надеялась, что 0<льга> Н<иколаевна>, под императивом моего восторга мне его в конце концов подарит – я бы – подарила – и всю жизнь дарила – вещи и книги, когда видела, что они человеку нужнее, своее – чем мне – но она ничего не почувствовала, т. е. – полной его законности и даже предначертанности на моей руке (у меня руки не красивые, да и кольцо не “красивое”, а – mieux или pire [лучше или хуже. – Прим, ред.], – да и не для красоты рук ношу, а ради красоты – их и для радости своей) – но она ничего не почувствовала, п. ч. она – другая, и к вещам относится не “безумно”, а – трезво – итак, возвращаясь к лягушке (в деревне их зовут лягва). Если бы Вы мне каким-нибудь способом добыли то кольцо (ибо Вы бы мне его – подарили – мы одной породы), я бы взамен дала Вам – теперь слушайте внимательно и видьте мысленно: большое, в два ряда, ожерелье из темноголубого, даже синего лаписа, состоящее из ряда овальных медальонов, соединенных лаписовыми бусами. Сейчас посчитала: медальонов – семь, в середине – самый большой (ложащийся под шейную ямку), потом – параллельно – и постепенно – меньшие, но оба, против рисунка, немножко меньше, ибо я очерчивала, черточки указывают настоящий размер. Вещь массивная, прохладная, старинная и – редкостной красоты: настолько редкостной, что я ее за десять лет Парижа надела (на один из своих вечеров) – один раз, ибо: – овал требует овала, а у меня лицо скорей круглое, даже когда я очень худею, такая явная синева требует синих или хотя бы серых глаз, а у меня – зеленые, а иногда и желтые, такая близость к лицу (первый ряд почти подходит под горло, второй лежит на верху груди) невольно требует красоты, а ее у меня – нету.