Блеск и коварство Медичи - [24]
— Откройте дверь! — приказал он.
— Но, ваша светлость, донна Камилла просила, чтобы ее не беспокоили в ее горе.
— Синьора Камилла, — произнес великий герцог, подчеркивая понижение титула, — будет побеспокоена, если мне будет угодно побеспокоить ее. Откройте двери.
Поскребясь в двери, молодой человек толкнул их и открыл, затем низко поклонился и отошел в сторону. Великий герцог вошел в комнату. Две фрейлины замерли с выражением удивления на лице. В руке у одной были серебряные ножницы и красная передняя юбка, расшитая рубинами и жемчугом; она срезала драгоценные камни с расшитой ткани и собирала их в маленькую шкатулку. Другая женщина держала поднос, на котором стояли бокал вина и тарелка с печеньем.
Великий герцог сделал жест рукой, и двое его слуг вышли вперед, чтобы взять женщин под стражу. Женщина с ножницами попыталась сбежать, замахнувшись на слугу острыми концами своего инструмента. Вторая уронила поднос — послышался звон разбитого стекла, полетели брызги вина, крошки липкого печенья покатились во все стороны — и закричала, предупреждая. Великий герцог спокойно продолжал идти сквозь весь этот хаос, прошел внутреннюю приемную и вошел в спальню.
Камилла Мартелли стояла в окружении еще трех служанок — все они слышали крик фрейлины в прихожей. Ее золотисто-каштановые волосы, наверняка неестественного происхождения, лежали распущенные на плечах. На ней была дорогая ночная рубашка, помятая и покрытая пятнами от долгого ношения, надетая небрежно, так, что наполовину открывала тяжелую грудь. Камилла сунула ворох тряпок в открытый сундук, стоявший у нее за спиной, и поглядела на великого герцога, запрокинув голову, словно дикая кобылица.
— Как вы смеете? — ее высокий голос дрожал от страха. — У меня траур по вашему отцу, и никто, даже вы, не смеет мне мешать.
— Я имею право мешать всякому, кому пожелаю. — Великий герцог прошел через всю комнату, бесцеремонно оттолкнув женщину в сторону. Та пошатнулась п упала бы, если бы одна из служанок не подхватила ее под руки. — Я имею право решать, жить вам или умереть, моя дорогая мачеха. А это вам зачем?
Он поднял ворох тряпок. Это была нижняя рубашка из тонкого белого шелка, украшенная черной вышивкой. На конце нитки болталась серебряная иголка. Он рванул нитку, подол рубашки распустился, и оттуда на пол вывалилось блестящее ожерелье из изумрудов и жемчуга. Великий герцог поднял его. На миг он снова стал ребенком, злящимся на то, что его заставляют читать по памяти латинские упражнения перед группой послов, когда он хотел только одного: чтобы его оставили в покое с его любимыми камешками и птичьими черепами. Ожерелье с изумрудами и жемчугом три раза было обернуто вокруг материнской шеи, когда она при всех указала ему на его ошибки.
— Драгоценности моей матери, — произнес он. Его довольный тон, почти похожий на тон обычной беседы, — именно этого голоса Бьянка — его Биа — научилась бояться больше всего. Однако Биа никогда не посмела бы так открыто выступать против него, как посмела вторая жена его отца. — Зашитые в подол вашей нижней рубашки. И вы спрашиваете, как я смею?
— Теперь это мои драгоценности! — Камилла потянулась за ожерельем, но великий герцог не дал ей этого сделать. — Их дал мне ваш отец.
— Это вы так говорите.
— Он написал письмо. Я имею полное право на драгоценности и на все, что он мне дарил. Вы, ваши братья и ваша сестра можете ненавидеть меня сколько хотите, но я была его женой. Я находилась рядом с ним, когда он был болен.
Я сама, вот этими руками кормила его. Я все это заслужила.
— Все? — послышался новый женский голос. Все обернулись. В дверном проеме стояла сестра великого герцога Изабелла, любимица отца. С его благословения и позволения она не уехала в унылый замок ее мужа в Браччано, а осталась во Флоренции, где жила в роскоши и великолепии семьи
Медичи. Она была на три года старше Камиллы Мартелли, но умела окружать себя таким ослепительным блеском, что рядом с ней молодая мачеха казалась блеклой замарашкой. Следом за ней в комнату вошли дон Пьетро, самый младший из оставшихся в живых детей Медичи, и его красивая молодая жена и в то же время двоюродная сестра, донна Дианора.
— Все? — переспросила Изабелла. — Что именно он вам подарил?
— Сестра, — голос великого герцога был холоден. — Возможно, наш отец позволял вам проявлять фамильярность, но я не он. Если вы входите туда, где нахожусь я, вы должны вести себя подобающим образом.
Брат и сестра посмотрели друг на друга. У них были одинаковые глаза, карие, с вкраплениями золотого и серого, но на этом сходство заканчивалось. Эмоции Изабеллы легко было прочесть на ее лице: возмущение, ненависть, отчаяние, коварство. Сегодня вечером глаза у нее были опухшими и покрасневшими от слез. Лицо же великого герцога не выдавало ровным счетом никаких эмоций. Только его Биа и в некоторой степени заморский алхимик Руанно Англичанин могли иногда угадывать его мысли.
